Однако вернемся к Африкану и Леллию. Когда Карфаген был разрушен[931]
и Ливия стала рабыней Рима, <245c> то Африкан послал Леллия, чтобы он доставил благие вести в отечество. Загрустил Сципион, разлучившись с другом, однако он не думал, что его грусть безутешна. Леллий, вероятно, тоже скорбел, отправляясь один, но не делал из этого невыносимого несчастья. Путешествовал и Катон, оставив дома близких друзей, и Пифагор, и Платон, и Демокрит, но они не брали друзей в дорогу, но оставляли дома многих из тех, кого любили <245d> более других. И Перикл также командовал войсками на Самосе, не взяв с собою Анаксагора, и эвбейцев он покорил по его совету, ибо был им воспитан, тело же Анаксагора отнюдь не повлеклось на эту войну, хотя и было необходимой составляющей <246a> кампании. Говорят, что против воли был отделен Перикл афинянами от общения с учителем. Но человек благоразумный, а таковым Перикл и был, спокойно и мужественно сносил глупость своих сограждан. Он подчинился отечеству, как матери, однако не по справедливости оно вознегодовало на его дружбу, и он, возможно, рассуждал следующим образом (последующее восприми как слова самого Перикла)[932]:"Мой город и отечество — космос, мои друзья — боги, демоны и все серьезные и ревностные люди, где бы они ни были. <246b> Это относится и к стране, в которой я родился, ибо божественный закон гласит, что человек должен повиноваться тому, что она приказывает, не насильничать и, по пословице, не переть против рожна. Ибо, как говорится, неумолимо ярмо необходимости. Не следует сетовать и рыдать, если ее приказы сегодня суровей обычного, но следует поразмыслить над самим делом. Она приказала сейчас Анаксагору оставить меня, <246c> и я не увижу моего лучшего друга, из-за которого я возненавидел ночи, ибо они мне не являли его, и возлюбил Солнце и дни, ибо они позволяли мне видеть любимейшего[933]
.— Но Перикл, если природа дала тебе глаза такие же, как глаза дикой скотины, то отнюдь не неприлично тебе чрезмерно страдать, поскольку она вдохнула в тебя душу <246d> и поместила ум, благодаря которому и посредством памяти ты сейчас видишь многое случившееся, но отсутствующее, и кроме того, — поскольку твой рассудок прозревает многие будущие события и прилагает видимое к глазам ума, а фантазия показывает тебе не только то, что имеет быть перед глазами и что позволяет тебе судить о себе и рассматривать себя, но и предметы удаленные, отстоящие на мириады стадиев[934]
она делает более отчетливыми, <247a> чем находящиеся на расстоянии стопы перед твоими глазами. Потому, что за нужда в такой муке и таковых страданьях? Моя речь не останется без свидетельства:— сказал сицилиец, и таким образом, ум столь остр и невообразимо быстр, что когда Гомер захотел показать одного из демонов, летящего с невероятной скоростью, он сказал: