Сочинения

Поскольку же следует предположить, что Бог будет присутствовать в нас и во всех наших деяниях, мы вновь сойдемся вместе, и наша печаль лишится чрезмерной скорби. Потому в случае Одиссея[945], который был заключен на острове семь лет, оплакивая свою судьбу, я одобряю его силу духа в других обстоятельствах, но не эти его жалобы. Ибо что за польза была ему глядеть <250a> на рыбообильное море и проливать слезы[946]? Никогда не терять надежды и не отчаиваться, но быть мужчиной в крайностях трудов и опасностей, это кажется мне большим, чем человеческое. Но я не восхваляю гомеровских героев и не подражаю им, и я не думаю, что если Бог был всегда готов помочь им, то сегодня пренебрежет человеком, <250b> видя, что он старается обрести ту добродетель, к которой Бог был благосклонен в других. Ибо не телесная красота мила Богу — в этом случае он возлюбил бы Нерея[947], — не сила листригонов[948] или циклопов, которые были неизмеримо сильнее Одиссея, ни богатство, ведь иначе Троя не была бы раграблена. Но зачем мне подыскивать причину, в силу которой поэт сказал, что Одиссей был возлюблен богами, если можно услышать о ней от него самого: <250c>

...Ты приемлешь
Ласково каждый совет, ты понятлив, ты смел в исполненье[949]

.

Очевидно, что если мы будем иметь эти качества, то Бог, в свою очередь, не оставит нас, что и говорится в оракуле, данном одному из древних спартанцев: "Взывай — не взывай, бог будет присутствовать с нами"[950].

Утешив себя этим, вернусь вновь к тому, <250d> что хотя и кажется ничтожным с точки зрения истины, не является все ж-таки неблагородным. Александр, говорят, нуждался в Гомере, не в обществе его, разумеется, но в том, чтобы тот был его глашатаем, как был он глашатаем Ахиллу, Патроклу, обоим Аяксам и Антилоху. Александр презирал существующее: не был доволен современниками, не довольствовался доставлявшимися ему дарами. А если не удается заполучить Гомера, то все равно, хотя бы — лиру Аполлона, <251a> на которой бог играл на свадьбе Пелея[951]; Александр полагал это событие не гомеровой выдумкой, но истинным, вплетенным поэтом в эпос, как и в тех случаях, когда Гомер говорит:

В ризе златистой Заря простиралась над всею землею[952]

,

или,

Гелиос с моря прекрасного встал и явился...[953]

,

или

Остров есть Крит...[954]

,

или другие подобные поэтические утверждения о вещах ясных и очевидных, существующих и но сей день.

В случае Александра, или избыток добродетели <251b> вкупе с другими благами, которыми он был одарен, вознес его душу на такие высоты стремлений, что он порывался к большему, чем другие, или же причина была в избытке мужества и отваги, что и привело его к хвастовству и гордыне; этот вопрос должен быть оставлен для тех, кто собирается писать восхваление или порицание Александра (если, конечно, кто-нибудь считает, что порицание <251c> к нему приложимо). Я же, наоборот, всегда принимаю имеющееся положение дел с любовью, стремлюсь к прошлому — тому, чего не имею, и я весьма доволен тем, что глашатай моих похвал — очевидец и соратник во всем предпринятом, который не позволяет придумывать ничего, исходя из пристрастия и предубеждения. Для меня достаточно и того только, что он соглашается любить меня, хотя в остальном он молчаливее посвящаемых Пифагором.

До меня здесь дошли слухи, <251d> что твой путь лежит не только в Иллирию, но и во Фракию, и проходит среди эллинов, обитающих на побережье того моря[955]. У них и я был рожден и воспитан, и глубоко проникла в меня любовь к этим людям, землям и городам. Возможно, и в их душах еще остается любовь ко мне: я точно знаю, что ты хочешь, как говорится, обрадовать их своим приездом, это будет равноценный обмен, <252a> ибо они получат столько же, сколько я потерял с твоим отъездом. Я говорю не как молящий[956] — хотя наилучшим было бы возвратиться тебе немедленно той же самой дорогой, — но как понимающий, что понеся такую потерю, мне нельзя оставаться безутешным и неудовлетворенным, поскольку могу сорадоваться с ними, видя, что ты пришел от нас. Говорю "от нас", потому что благодаря тебе полагаю себя среди кельтов[957], в то время как ты достоин быть среди первых из эллинов и по своей справедливости, и по другим добродетелям, а также и в силу того, что достиг высочайшего совершенства в риторике <252b> и не остался несведущ и в философии, где лишь эллины достигают высочайшего. Ибо посредством логоса они достигли истины, которой требовала их природа, и не недостоверные мифы, не странные чудеса, как большинство из варваров, дают они нам.