Сочинения

Пользуясь умом, ты легко увидишь из Афин <247b> находящегося в Ионии, из страны кельтов — того, кто в Иллирии или Фракии, а из Фракии или Иллирии — того, кто в стране кельтов. Если растения при пересадке из родной почвы не могут сохраниться, когда неблагоприятно смешение времен [κράσις των ώρών], то с человеком такого не происходит, ибо он способен перемещаться с места на место совершенно не испортившись, не изменив характера и не отступив от правых начал, которые усвоил прежде. Непохоже, чтобы наше благоволение друг к другу <247c> потерпело нужду, если не пресытимся любовью. Ибо своенравие рождает пресыщение[937], а нехватка — любовь и желание. Так что в этом отношении мы только обогатимся, если нашу привязанность вынуждают к усилению, и мы удержим друг друга в памяти неколебимо, как святые образы. И в какой-то момент я буду видеть Анаксагора, потом он увидит меня, но ничто не мешает нам <247d> видеть друг друга разом. Я имею в виду не наши тела и мышцы, "очертания фигуры, бледный очерк груди"[938], хотя почему бы и этому не предстать перед нашим мысленным взором, но наши добродетели, наши слова и поступки, наше общение и те беседы, которые мы так часто вели друг с другом, когда в полном согласии восхваляли и воспитание, и справедливость, и разум, что управляет всеми делами человеческими; когда обсуждали политическое искусство, <248a> и законы, и пути осуществления добродетели, и благороднейшие занятия — одним словом, всё, что приходило на ум, когда представлялся случай поразмыслить об этих предметах. Если мы размышляем на эти темы и питаем себя теми образами, то, вероятно, не станем обращать внимание на ночные видения[939] и не возжелаем чувств, омраченных наличием тела, примешивающего пустые и тщетные иллюзии к нашему уму. Ибо мы вовсе не станем обращаться к чувствам за помощью и содействием, <248b> но наш ум избегнет их и сосредоточится, таким образом, на тех предметах, о которых я упоминал, и пробудится к постижению и соединению с вещами невещественными. Ибо посредством ума мы общаемся даже с Богом, и с его помощью мы способны воспринимать вещи, ускользающие от чувств и отстоящие далеко, или, скорее, не нуждающиеся в пространстве; то есть любой из нас, проживший так, чтобы удостоиться такого видения, постигает это в уме и овладевает этим".

Да, но Перикл в силу того, что он был человеком высокой души, будучи воспитан как свободный человек в свободном полисе, <248c> мог утешать себя столь возвышенными аргументами, тогда как я, рожденный от "ныне живущих людей"[940], вынужден успокаивать себя доводами более человеческими; и вот, я и утоляю чрезмерную горечь моей печали, непрерывно прилагая усилия к достижению успокоения от тревожных и беспокойных мыслей, <248d> охвативших меня в связи с происшедшим, и это подобно усмирению диких зверей, ранящих мне сердце и душу. Наипервейшая трудность, с которой я столкнулся, — та, что я лишен теперь нашего бесхитростного общения и откровенных разговоров. Ибо нет сейчас со мной никого, с кем мог бы я говорить так доверительно. Ты скажешь, почему бы мне не побеседовать так с самим собой? О нет, разве это избавит меня от тягостных мыслей, а тем более, заставит ли думать иначе или восхищаться тем, чем я не склонен восхищаться? И не сравнимо ли такое избавление с чудом немыслимым, наподобие надписей на воде, или камней кипящих[941], или узнавания пути пролетевших птиц по следам, оставленным на воздухе их крыльями? Но поскольку никто не может избавить нас от наших мыслей, <249a> мы неизбежно будем, так или иначе, общаться с собой, и разве что Бог дарует облегчение. Ибо невозможно, чтобы человек, вверивший себя Богу, оставался в полном пренебрежении и одиночестве. Но над ним Бог простирает свою руку[942], наделяет его силой, вселяет в него мужество <249b> и влагает ему мысли о том, как надо поступить. Мы ведь знаем, что и Сократа сопровождал внутренний голос, предостерегающий его от недолжного. Также и Гомер говорит об Ахиллесе: "В мысли ему то вложила богиня..."[943], подразумевая, что Бог внушает нам мысли, когда ум обращается внутрь и сперва беседует с собой, а затем и с Богом в себе, без помех извне. <249c> Ибо уму не нужны уши, чтобы слышать, и еще меньше Бог нуждается в голосе, чтобы учить нас должному, но помимо всякого чувственного восприятия ум удостаивается общения с Богом. Почему и каким образом, я не имею здесь досуга выяснять, однако очевидно, что именно так и происходит, и этому есть надежные свидетели — люди отнюдь не пустые или достойные лишь сопричислиться к мегарянам[944], <249d> но принесшие мудрости пальмовую ветвь.