Сочинения

Вернемся к тому, ради чего всё это произносится. Если мифы говорят о божественном вопиющие нелепости, то это свидетельствует лишь о том, что мифам не следует верить прямо, но должно разыскивать и рассматривать сокрытое в них. В таких мифах нелепости куда более важны, чем вещи величественные, ибо существует опасность, что люди станут полагать богов, конечно, чрезмерно величественными и благими, <222d> но все еще чересчур человекоподобными, в то время как нелепости вселяют надежду, что человек отринет очевидный смысл сказанного, и что чистое мышление взойдет к пониманию природы богов, превосходящей все сущие вещи.

Вот почему телестическая и <223a> мистагогическая философия должна выражаться благоговейно и значительно, в то время как повествующее и изъясняющее мышление [διάνοιαν ποιεισθαι την έξήγησιν] может быть куда более чудны́м. Но тот, кто стремится к исправлению нравов и ради этого ваяет речи и вводит мифы, делает это не ради мужей, но ради детей — умом ли, годами ли — для всех, кто нуждается в таких речах. Если же мы тебе кажемся детьми — я, например, или этот вот Анатолий, <223b> да прибавь еще к нам Мемория и Саллюстия, да и других, если хочешь, — то нужно тебе, друг, в Антикиру[577]! К чему притворяться незнающим? Скажи мне, во имя богов и мифа, или лучше во имя самого Солнца — Царя Вселенной, что это ты сделал — нечто великое или малое? Ты состязался со справедливостью? Утешал болящего, поучая речью, <223c> что смерть не есть зло ни для него, претерпевающего ее, ни для его домашних? Почему ты выставляешь свое ребячество причиной благоразумия, почему говоришь, что оно сделало тебя целомудренным из развратного, красивым не только телом, но и в куда большей мере душой? Какой ты ведешь образ жизни? Не заслужил ли ты Диогеновой палки или, клянусь Зевсом, его откровенности? Неужели ты думаешь, что это великое дело — носить палку, отпустить волосы, обходить <223d> города и военные лагеря, понося лучших и утешая худших? Скажи мне, во имя Зевса и нынешней встречи, кто не отвратится от философии из-за таких людей, как ты, и почему ты пришел к покойному Констанцию в Италию, а до Галлии не добрался? В любом случае, если ты пришел ко мне, то должен бы куда больше походить на человека, способного понимать язык! <224a> Что ты приобрел, скитаясь повсюду и изнуряя мулов? Да, я слышал, что ты до того измучил погонщиков, что они уже трепещут от киников больше, чем от солдат. Слышал я, некоторые из ваших бивали их своими дубинами более жестоко, чем солдаты мечами. Так что, за дело они вас боятся. Давно уже дал я вам это имя, а ныне пришло время его записать. <224b> "Отшельники" [άποτακτιστάς][578], как называют некоторых [из своих] нечестивые галилеяне. Тех, кто в большинстве своем мало жертвуя, много, а лучше сказать, всё и повсюду тащит к себе, да еще, вящей чести ради, ходит окруженный охранниками и прислужниками. Таковы и ваши дела, за исключением того разве, что вы не получаете от бога во сне повелений, но это не ваша заслуга, хотя дело у вас обстоит именно так, потому что вы мудрее того дурачья. Разница, возможно, также и в том, что вы не выставляете благовидных предлогов, <224c> собирая пошлину, как это делают они, — пошлину, которую они, не знаю почему, называют милостыней. Во всем же остальном вы весьма близки. Так же как они, вы оставили свое отечество и, как они, повсюду бродяжничаете, производя даже большие, чем они, волнения в солдатских лагерях; вы еще более дерзки. Их мы, по крайней мере, зовем, а вас — изгоняем. А какую пользу извлекли вы, а лучше сказать, остальные, из всего этого? <224d> Сначала приехал Асклепиад, затем Серениан, потом Хютрон, потом — не помню имя этого высокого светло-русого мальчишечки, затем ты и вместе с тобой еще вдвое больше. И что же, добрейшие, вышло из вашего путешествия хорошего? Какой город или человек познал вашу [знаменитую] откровенность? Разве не было глупостью с вашей стороны сняться с места, предпринять это путешествие к государю, который не желает даже смотреть на вас? А по прибытии разве вы не вели себя еще более неразумно, невежественно и дико? Разве вы не льстили и не лаяли на меня разом, не дарили своих книг и не умоляли взять их? <225a> Я, однако, не думаю, что кто-то из вас посещал когда-либо философскую школу столь прилежно, сколь вы посещали моего секретаря, так что царские сени были вам вместо Академии, Лицея и Расписного [портика].