Сочинения

Однако моя нынешняя речь была составлена в прозе и содержит многие и великие поношения не других, клянусь Зевсом, людей — как такое могло бы случиться, если запрещено законом? <338b> — но самого писателя и поэта! Ибо ни один закон никому не препятствует ни разбранить себя, ни расхвалить. Что же касается похвалы, то хотя она и весьма желанна, но не имеет в моем случае оснований, для брани же есть мириад причин, и, во-первых, лицо [προσώπον]; начну с лица. Природа не обременила его ни чрезмерной красотой, ни юношеской прелестью, и сам я в силу своей брюзгливости и своенравия добавил и <338c> длинную бороду, наказывая его, по видимости, за то, что оно некрасиво по естеству. По той же причине примирился я и со вшами, носящимися в ней, как зверьё в подлеске. Жрать так, чтоб за ушами трещало, пить полным ртом не могу, ибо постоянно должен прилагать усилия, чтобы вместе с пищей не обожраться мне бороды[630]. Когда же целую я или меня целуют, <338d> страдание медлит, хотя и в этом случае тягостна, тягостна борода, ибо не дает "чистые к гладким губам губы еще слаще приклеить", как сказано поэтом, сложившим свои поэмы вместе с Паном и Каллиопой во славу Дафниса[631]. Скажите же: я должен вить из своей бороды веревки! Что ж, пусть они будут у вас, если нежным, ненатруженным, холеным вашим рукам[632] не причинит ее грубость страшных бед. Пусть не полагает никто, что я оскорблен вашей насмешкой. Я сам дал вам повод <339a> для обвинения, имея подобный козлам подбородок, в то время как, полагаю, мог бы его и выбрить, как у красивых юношей и всех женщин, которые по природе вызывают любовь. Но вы, даже в старости соперничающие со своими сыновьями и дочерьми в роскошности своего образа жизни и в предельном женоподобии и изнеженности, старательно делаете свои подбородки гладкими, являя свою мужественность на темени, <339b> а не на щеках, как это делаем мы.

Поскольку же мне было недостаточно длины моей бороды, то завел я и грязную голову, стал редко стричь ее, а равно с головой и ногти; пальцы же мои из-за писчей трости почти что черны. Если ты желаешь узнать то, что обычно скрывают, то моя грудь космата, заросла волосами так же, как грудь льва, царствующего, подобно мне, среди зверей; я никогда не делал ни ее, ни какую иную часть своего тела <339c> гладкой и мягкой из-за низости и тяжести моего нрава. Если бы, как Цицерон[633], я имел бы где-нибудь бородавку, то рассказал бы уж вам, но чего нет, того нет. Не довольствуясь грубостью своего тела, я прибавляю к нему суровый во всем образ жизни. Я не допускаю себя в театры в силу своего идиотизма [ύπ αβελτηρίας] и не допускаю в мой двор театральный жертвенник[634], разве что в первый день года, ибо чересчур туп, чтобы [чаще] воспринимать его; <339d> да и в этом случае я действую подобно мужику, вынужденному из своих скудных средств платить подать суровому господину. Даже когда я вхожу в театр, то делаю это как тот, кто искупает свою вину. Опять же, хоть я и величаюсь великим царем, но не имею никого, кто управлял бы мимами и возницами так же, как мои полководцы и воеводы всей ойкуменой; видя это,

С недавнего времени вы стали вспоминать
Его юность, сообразительность и ум[635]

.

Возможно, есть и другие изъяны и тяготы, <340a> с ясностью доказывающие невыносимость моего нрава (а я постоянно прилагаю к этому все большие и большие дикости) — ненавижу скачки, как должники ненавидят рынок. Вполне понятно, что я редко бываю на них — только на праздниках, когда они в честь богов; я не отдаю им целые дни, как мой двоюродный брат[636], или дядя[637], или брат но отцу[638]. Шесть состязаний — вот все, что я остаюсь смотреть, да и то не как тот, кто любит их — клянусь Зевсом! — <340b> не как тот, кто их не ненавидит и кто не отвращается, но как тот, кто уходит с радостью.

Но все это вещи внешние; в самом деле, это лишь малая толика тех обид, которые я причинил вам! А вот дела внутренние: ночами на ложе не смыкаю глаз, а скудость моей пищи несравненно лучше излишества делает мой нрав резким и враждебным для изнеженных городов, подобных вашему. Я говорю это не ради того, чтобы поставить вам в пример себя, усвоившего якобы такие нравы. Нет, еще в моем детстве находили на меня страшные и бессмысленные мороки, провоцируя меня к войне против желудка, так что и по сей день не могу я позволить себе наполниться многой пищей. <340c> Потому блевал я, пожалуй, реже всех людей. Вспоминаю единственный случай — когда стал цезарем, да и то по случайности и не от обжорства. Является достойным вспоминать истории и не совсем радостные, потому именно это-то мне и свойственно.