Сочинения

Жребий в урне встряхнув, предрекла мне старуха сабинка —

30«Этот ребенок, — сказала она, — не умрет ни от яда,

Ни от стали врага, ни от боли в боку, ни от кашля,

Ни от подагры: болтун его сгубит, болтун изничтожит —

Пусть же, коль жизнь дорога, он всегда болтунов бережется!»

Вот уж до храма мы Весты дошли, уж близился полдень.

Спутник мой должен бы в суд пойти, а не то за неявкой

Дело бы он проиграл. «Если любишь меня, — он сказал мне, —

То помоги мне: побудь там немножко со мною!» «Куда уж!

Времени нет у меня; да я и законов не знаю!»

«Что же мне делать? — он молвил в раздумье. — Тебя ли оставить

40Или уж тяжбу мою?» — «Конечно, меня! Что тут думать!»

«Нет, не оставлю!» — сказал и снова пошел он со мною!

С сильным бороться нельзя: я — за ним. «А как поживает

И хорош ли к тебе Меценат? Он ведь друг не со всяким!

Он здравомыслящ, умен и с Фортуною ладить умеет.

Вот кабы ты представил ему одного человека —

Славный бы в доме его у тебя появился помощник!

Разом оттер бы ты всех остальных!» — «Кому это нужно?

Вовсе не так мы живем, как, наверное, ты полагаешь:

Дом Мецената таков, что никто там другим не помехой.

50Будь кто богаче меня иль ученее — каждому место!»

«Чудно и трудно поверить!» — «Однако же так!» — «Тем сильнее

Ты охоту во мне возбудил к Меценату быть ближе!»

«Стоит тебе захотеть! Меценат лишь сначала неласков;

Ты же с искусством твоим все преграды легко одолеешь

И победишь!» — «Хорошо! покажу я, на что я способен!

Хоть рабов у него подкуплю, а уж я не отстану!

Выгонят нынче — в другой раз приду; где-нибудь перекрестком

Встречу его и пойду провожать. Что же делать! Нам, смертным,

Жизнь ничего не дает без труда: уж такая нам доля!»

60Так он болтал. Вдруг вижу я друга — Аристия Фуска.

Был он знаком и с моим болтуном. Пошли разговоры:

«Как? Откуда? Куда?» — Стоим; я жму ему руки,

Дергаю, знаки даю, головою киваю, глазами

Так и вращаю, чтоб спас он меня. А лукавец смеется

И не желает понять. Тут вся желчь во мне закипела!

«Ты, Аристий, хотел мне что-то сказать по секрету?»

«Помню, — сказал он, — но лучше найдем поудобнее время:

У иудеев тридцатая ныне суббота и праздник;

Что за дела в подобные дни?» — «Я чужд предрассудков!» —

70Так говорю я; а он: «Да я-то не чужд, к сожаленью!

Я человек ведь простой, что делать! Уж лучше отложим!»

Черный же день на меня! Он ушел, и остался я снова

Нем под ножом палача. Но, по счастью, истец нам навстречу.

«Где ты, бесчестный?» — вскричал он. Потом ко мне обратился

С просьбой: свидетелем быть. Я скорей протянул уже ухо!

В суд повели молодца, вслед за ними и справа и слева

С криком народ повалил. Так избавлен я был Аполлоном!

130

10

[Сколько, Луцилий, в тебе недостатков, — готов доказать я,

Даже Катона в свидетели взяв, — ведь Катон, твой поклонник,

Сам принужден у тебя исправлять неудачные строки;

Тонко работает он — понятно, что вкус его лучше,

Чем у иного, в которого смолоду палкой и плеткой

Вбили готовность прийти во всеоружье науки,

Чтобы престиж поддержать писателей древних, на коих

Мы, молодые, глядим свысока. Итак, повторяю]:

Да, я, конечно, сказал, что стихи у Луцилия грубы,

Что без порядка бегут они. Кто же, бессмысленный, будет

В этом его защищать? Однако на той же странице

Я же его и хвалил: за едкую соль его шуток.

Эта заслуга — за ним, но другие признать не могу я —

Если бы так, мне пришлось бы хвалить и Лаберия-мима!

Это неплохо — суметь у читателя рот разулыбить,

Но чтобы слыть настоящим писателем, этого мало.

Краткость нужна, чтобы речь стремилась легко и свободно.

10Чтобы в словах не путалась мысль и ушей не терзала.

Нужно, чтоб слог был то важен, то кстати шутлив, чтобы слышен

Был бы в нем голос не только оратора или поэта,

Но человека со вкусом, который щадит свои силы,

Зная, что легкою шуткой решается важное дело

Лучше подчас и верней, чем речью суровой и резкой.

Это знали отлично поэты комедии древней.

Нам бы не худо последовать им, а их не читают

Ни прекрасный, собой Гермоген, ни та обезьяна,

Чье все искусство в одном: подпевать Катуллу да Кальву!

20«Так, но Луцилий хорош и тем, что в латинские строки

Много он греческих слов примешал». — Отсталый ты критик!

Это ведь было под силу и Пифолеонту Родосцу! —

«Что же столь дивного тут?» — «Да просто приятна для слуха

Смесь языков, как для вкуса смесь вин, смесь фалерна с хиосским».

Право? И только в стихах? А может быть, даже и в прозе —

Вот, например, когда суд разбирает Петиллия дело,

И выступают Валерий Корвин да Публикола Педий,

Ты бы хотел, чтоб они, позабыв об отцах и отчизне,

В поте лица мешали слова родные с чужими

30И лопотали бы так, как в Канузии люд двуязычный? —

Я ведь и сам, хоть не грек, сочинял по-гречески прежде;

Но однажды средь ночи, когда сновиденья правдивы,

Вдруг мне явился Квирин и с угрозой сказал мне: «Безумец!

В Греции много поэтов; толпу их умножить собою —

То же, что в рощу дров наносить, — ничуть не умнее!»

Пусть же надутый Альпин сколько хочет терзает Мемнона

Или же грязью уродует Рейн; мои же безделки

В храме, где Тарпа судьей, никогда состязаться не будут,

Да и не будут по нескольку раз появляться на сцене.