Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

«Что сказать о самых старших, о корифеях? - пишет он. - О них уже всё известно. Они могут еще дать отдельные шедевры, но в общем смысл их творчества уже определен давно... Мы отлично знали и раньше, почему рассудительные стихи Гиппиус все-таки поэзия, а сладкогласный и среброзвучный Бальмонт все-таки не удался; почему стихи Бунина и Мережковского не в центре их творчества, а очень содержательный Вячеслав Иванов отравил свою поэзию ученой риторикой. Чемпионы, конечно. Но хочется нового, пусть менее совершенного и менее замечательного».

От корифеев Ю. Мандельштам переходит к среднему поколению, полностью еще себя не исчерпавшему - «Ясно..., что среди поэтов этого поколения нет нового Блока и нового Анненского. Но есть очень талантливые и подчас значительные поэты». Цветаева - «Вот уж поэт Божьей милостью. Талант, полет, острота... Но рядом - другие стихи... не звук, а хрип, вернее истерические вскрики. И общее впечатление - истерика, истерика без конца. Не пророчество, а кликушество. Иногда пронзительно, но большая поэзия истерик не признает». Ходасевич - «Другое неблагополучие живет в Ходасевиче... Проза жизни, непреображенная материя сломила Ходасевича... Поэт подлинный, но никак не “арион русской эмиграции”. Не будем шутить, это - настоящая трагедия. Не потому ли Ходасевич (временно или окончательно) перестал писать и печатать стихи». Георгий Иванов - «Настоящая поэзия со всем ее волшебством. Но и Иванов отравлен: слишком сладки иногда его звуки, чтобы стать до конца трагическими... Наше время проще, жестче, страшнее. У Иванова и страшное становится сладким, слишком сладким. Сам Иванов сказал как-то про себя: “наследие декадентства”. Увы, он прав, а декадентсво не современно, да и в вечном плане - не предел...»; «Другие поэты среднего поколения куда менее значительны. Есть очень хорошие стихи у Оцупа, но его творчество в целом бескрыло - не по теме, а по существу. В худших стихах он даже скучен. Но что сказать о стихах Адамовича? Они всегда о значительном, но сами не то что незначительны, а как бы не написаны, а только задуманы. Декадентство больше, чем у Иванова, но нет преображающей музыки. Адамович - декадент рассудительный».

Однако вполне свободен Ю. Мандельштам оказался лишь в оценках авторов старших поколений. Характеристики поэтов определившихся, литературный багаж которых у всех на виду, было задачей не такой уж трудной. Переходя к своим литературным сверстникам, Ю. Мандельштам обнаруживает как бы растерянность. Оценки его становятся менее решительными, характеристики бледнеют. Например, говоря о Б. Поплавском, он отделывается таким общим местом: «Покойный Борис Поплавский был поэтом удивительным, чистой воды...» Так же обще, бессильно-обще сказано о Ладинском и Терапиано. Совсем односторонне несправедливо о Кнуте (забывая заслугу его первых книг) и о Смоленском. Тут Мандельштам явно теряет перспективу, теряясь в именах, не разбираясь в размерах дарований и их «обещаниях».

Но как бы то ни было, в качестве первого опыта «гамбургского счета», очищающего воздух, статья Ю. Мандельштама интересна и, наверно, вызовет другие статьи с тем же честным замыслом.

Меч, 1936, №11, 15 марта, стр.6. Подп.: Г.Николаев. Перепеч. в кн.: Якорь. Антология русской зарубежной поэзии. Под редакцией Олега Коростелева, Луиджи Магаротто, Андрея Устинова (С.-Петербург: Алетейя, 2005), стр.236-238.

Поход на метафору

Когда большевики, наскоро сбив «новую пролетарскую» литературу, предприняли шаги к тому, чтобы «взять на учет слово»[399], одними из первых к ним в услужение пошли московские футуристы.

Они даже несколько предупредили новых господ положения. Лозунг «социальный заказ» был придуман не кем иным, как Маяковским, отцом лефовского движения. Таким образом, стиль футуристов получил все шансы на то, чтобы стать стилем «литературы пролетариата».

Конечно, большевики были рады в то время каждому писателю, заявившему о готовности с ними работать, но недоразумение тут произошло вопиющее. Даже дореволюционная интеллигенция в России с трудом воспринимала крайние модернистские литературные течения; каково же было новому читателю разобраться в словотворчестве Хлебникова, в утонченнейших приемах нового метафорического стиля, который прививали русской литературе наши «кубо-футуристы».

Между тем столь легкий переход футуристов в услужение большевикам не был только случайностью. Так наз. русский «кубо-футуризм» был провозвестником западного дадаизма и сюрреализма, возникшим на русской почве на целое десятилетие раньше (первый футуристический сборник «Садок Судей» вышел в 1908 году, французский же сюрреализм как течение возник после войны). Первые наши «сверхреалисты» появлением своим обязаны русскому символизму, в частности Блоку и А. Белому. Зависимость тем, приемов, образов раннего Хлебникова и Маяковского от этих поэтов теперь уже можно считать доказанной.