Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

В эмигрантской критике (парижской) часто приходится слышать о том, что мы переживаем время упадка поэзии и расцвета прозы. Вот три образца прозы, почти не отличные друг от друга ни по стилю, ни по жанру, ни по общему (прустовскому) оригиналу, с которого они списаны.

Для русских молодых прозаиков стала характерной эта форма писем, которые никогда не будут посланы, неудовлетворенная любовь, боязнь диалогов и время от времени резонерские глубокомысленные вставки, вроде: «различие пола чувствуется там, где нет настоящей, платонической любви» (Червинская); «такая правда едва ли точна, и в чистом виде у нас не бывает ни дурных, ни возвышенных свойств...» (Фельзен).

Стихи же в «Круге» как раз интереснее прозы. Тут печатаются Гингер, Мамченко, Ставров, создающие своим соседством - без сговора - какую-то новую школу. Но вот эта «несговоренность», столь характерная для парижских поэтов, и обличает их робость - неизлечимое ныне творческое малокровие.

В чем причина его? Отдохнуть от былой эпохи новаторств (только теперь мы понимаем, каких значительных и головокружительных), от испытаний «огнем и бурей» было достаточно времени. Может быть, это с трудом изживаемый общий «фон» эпигонского периода, когда все созданные в прошлом ценности превращаются в фетиши, когда ошибочно кажется, что «вечные» (или в «вечных» нами произведенные) творили прямо «для вечности». Отсюда ложное заключение: избегая случайного, еще не испытанного, невечного, мол, и мы будем причислены к лику бессмертных.

Но поищем, может быть, разгадки в теоретических статьях альманаха. Кстати, отдел статей открывается «Комментариями» Г. Адамовича, начинающимися прямо с волнующего нас вопроса - о кризисе поэзии. Однако с первых шагов нас ждет разочарование. Г. Адамович действует внушением своей философии конца, в границах искусства явно не умещающейся. «Конец» - его конек. Конец чего-то трагически важного - культуры, духа, ну и, как следствие, конец и искусства. Из статьи узнаем, что французы давно уже это пережили. Поэзия - «сон, без выхода и надежд», «розы над бездной», «розы, розы, - а потом уже настоящая бездна, где ничего и не понадобится»[581]. Конечно, когда светопреставление начинается, - до стишков ли тут. Но пока свет еще не преставился и искусство существует, оно, как и жизнь, движется непрерывно вперед, - накопляя новые ценности, достигая новых совершенств, - по своим сложным законам. Г. Адамович тут похож на проповедников конца света, призывавших покинуть дом, посыпать главу пеплом и ждать с минуты на минуту страшного судилища. В конце концов, каждый человек имеет свой конец света - смерть, которая может прийти через десять лет или завтра, в неизвестный нам час. Однако, несмотря на это, люди живут, мыслят, творят, как бы собирались прожить вечность.

Если в человечестве что-то иссякает, это еще не значит, что и средства искусства на исходе. Наоборот, искусство располагает непочатым богатством средств - по крайней мере, если речь идет о русской поэзии. Мы только теперь поняли, как несметно богат русский язык, какими неисчерпаемыми возможностями он готов служить литературе. Для нас только что кончился бурный период новаторств, когда в лихорадке открытий едва успевали применить к делу открытое. Теперь наступило отрезвление, располагающее к методическому пересмотру «перевернутого вверх ногами» мира и использованию всех намеченных возможностей.

По-видимому, этим и следовало бы заняться нам, мы же предпочитаем повторять шепотом «розы, розы» и, закрыв глаза, воображать приятную бездну. Бездна, если придет, - будет очень неприятной, и не до роз будет, летя вверх пятами.

Впрочем, полет этот мы уже пробовали тогда, когда французы, которыми нас стращает Г. Адамович, лишь только о нем мечтают. Пробовали и знаем, что в такие жуткие минуты искусство может быть полезным (бодрящим, ведущим), но едва ли годится в качестве наркотика. Всё это красиво в стихах Георгия Иванова. Но уже Блок для нас, для России, для будущего больше, чем «сон», чем «розы над бездной».

Меч, 1938, №37, 18 сентября, стр.6. 

Мариан Здзеховский и русские богоискатели

«В течение большей части своей жизни, - писал проф. Ледницкий в сборнике, посвященном 50-летн. юбилею деятельности проф. Здзеховского, - Здзеховский поддавался соблазну России и в то же время боролся с ним... Его подкупала честная человечность Толстого, но пугал “бес” Достоевского»[582].

Окончив Минскую гимназию, а затем посещая Петербургский и Юрьевский университеты, Здзеховский близко столкнулся с русской жизнью, с русской культурой. В наших романтиках, славянофилах, религиозных мыслителях поляк Здзеховский открыл общее со своими романтиками-мессионистами.

Первым сильным влиянием, под знаком которого прошла юность Здзеховского, был Лермонтов. Русским поэтом-мыслителем был навеян первый капитальный труд «Байрон и его эпоха», создавший Здзеховскому известность.