Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

Рассказ о выступлении пионеров на казанской конференции я заимствую из статьи М. Горького «Мальчики и девочки», помещенной в Известиях от 8 авг.[288] Рядом напечатана другая его статья - «Мальчик»[289]. Горький рассказывает о 9-летнем «поэте», поразившем его своей эрудицией и поэмой «Гитлер и Геббельс». «Было даже как-то будто жутко сознавать, - пишет Горький, - что эту песнь поет ребенок, а не взрослый, и затем, когда он кончил, было грустно, что взрослые поэты не обладают силою слова в той изумительной степени, какую воспитал в себе этот маленький, еще не страдавший за время своей маленькой жизни, но так глубоко ненавидящий страдание и тех, кто заставляет всё более страдать мир трудящихся, скованных цепями капитализма извне, отравленных ядом всемирного мещанства изнутри». Не удивительно, что Горькому приходится искать своего «примерного мальчика» среди детей. То, что его 9-летний поэт «не страдал», т.е. попросту ничего не видел и не знает, кроме того, что ему успели насвистать наставники комсомола, делает его идеалом для инженера душ, писателя-чиновника при комиссариате пропаганды.

В Иркутске вышла книга, написанная пионерами в возрасте от 10 до 15 лет - «База Курносых». Книжку эту Горький рекомендует как руководство писателям: «я уверен, что мы научимся очень хорошо работать, если поймем значение коллективной работы познания (?!), а также изображения крайне сложных явлений нашей жизни, изучая эти явления коллективно при наличии искренней, дружеской взаимопомощи и затем организуя приобретенный опыт индивидуально, в образах, картинах, в романах, рассказах...»

Свобода советской литературы, состоящая под наблюдением Трынкиных и «Базы Курносых», старательно противополагается литературе догнивающего Запада. Во всем этом много не столько смешного, сколько грустного и тревожного. Особенно нам, на ком не тяготеет тяжелая длань гепеуста, кто не должен прислушиваться к старческому брюзжанию Горького, от кого не требуется быть ни доносчиком, ни певцом Дзержинского, кто в позоре своем всё же сохранил личное достоинство, - здесь, на свободе, на колеблющейся земле этого самого гибнущего Запада, нам сейчас есть о чем задуматься. В большевицкой критике западной сумеречной литературы далеко не всё бессмысленно и неверно. Так, например, Ив. Анисимов в статье «Взгляд на Запад» (Известия от 12 авг.)[290] дает беспощадные, но во многом верные характеристики Пруста, Джойса, Селина и других[291].

Неблагополучие свое чувствует, знает и сама Европа. И скатываясь всё ниже и ниже в сдвигающуюся вокруг сумятицу и пустоту, как в скользкую воронку, цепляется за каждый мало-мальский выступ. Одним из таких выступов, по старой памяти (наши отцы щедро раздавали векселя), потерявшимся, утопающим в ничем представляется русская духовная, душевная ли стихия. В Европе до сих пор чего-то ждут, если не чают, от России. Русские классики и советские писатели переводятся на все языки. Поражает обилие «россики». Нет сейчас, кажется, литературы распространеннее русской. Но мы-то знаем, что в сов. России перо писателя подталкивают десятилетний пионер и мастеровой Хинейко. Видя же в руках европейца Пушкина или Достоевского, тревожно ощупываем свои карманы: хватит ли спасенного с родного пепелища расплатиться по отцовским векселям. И эта двойная зрячесть ложится на нас тяжким грузом сознания своей ответственности.

Однако нельзя не признать, что положение наше ответственно - ответственно, но зато и чрезвычайно выигрышно.

Случилось так, что мир выдал нам бессрочный отпуск. И мы не обязаны тянуть нудную лямку гражданских повинностей. Ежедневно с портфелями в руках озабоченно спешить в душное учреждение с забрызганными не то кровью, не то чернилами стенами, с запыленными выборными урнами и историческими залами заседаний, которое зовется политикой нынешнего дня. Среди чужих, спешащих, сбитых с толку сложной путаницей внутренних и внешних взаимоотношений, мы, безгосударственники, - свободны, как свободен беспаспортный, бездомный бродяга. Сегодня мы как будто прикреплены к одной какой-нибудь точке земного шара, но завтра нас может сорвать первым ветром и перенести за горы и океаны, потому что, не пуская нигде корней, мы, как перекати-поле, лежим на земной поверхности, колеблемся от каждого движения воздуха и ждем бури. Такая «воздушность» создает и особый строй мыслей и чувствований - несколько, хоть на вершок да надземный, - дает возможность видеть многое. Быть не только зрячим, но и зорким[292].