Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

Иегуда Галеви, великий поэт Израиля, писал стихи, которые евреи сделали своими священными песнопениями и положили в основу богослужения... Есть ли теперь среди нас такой поэт, стихи которого заменили бы нам наши вывезенные некогда из Византии богослужебные каноны? Древние пророки были религиозными реформаторами, перестраивавшими гусли душ народа своего в момент ответственный, под угрозою его гибели. Средневековый поэт Галеви вознес в своих стихах новую церковь скорби и упования обещанного торжества... Наши же поэты - та же леность и вялость душевная подсказали им то духовное эсперанто, на котором пишут они о своем неизменном я - пустоте, до которой докопались в себе, изнывающей от неудовлетворенной похоти и страха перед ответственностью потомства. Уж если не вынесли, спасаясь из рушащихся стен, походной скинии со священными скрижалями завета, так хоть услышали бы знаменье в том, что «Господь сохранил», - хотя бы физически не «умалялись».

«Берите жен и рожайте сыновей и дочерей, - говорит Бог у Иеремии всем переселенным из Иерусалима в Вавилон, дом нового рабства, - и сыновьям своим берите жен и дочерей своих отдавайте в замужество, чтобы они рожали сыновей и дочерей, и размножайтесь там, а не умаляйтесь»[294].

Но мы растекаемся по миру, как слизь, и впитываемся чужою поч­вой. Еще есть сила, удерживающая от ассимиляции, но ничего общего с нашею историческою судьбою она не имеет. Это страх. Страх - «из безответственного состояния и пребывания вне каких-либо, кроме моральных, обязательств по отношению к государствам, в которых мы живем, прейти в состояние ответственное» (Ю. Терапиано, «О новом русском человеке»... «Меч» № 15-16). И этот страх мы хотим называть силою духа...

Напрасно было бы упрекать наших поэтов, что среди них нет Иеремий и Галеви. Нельзя говорить в пустоте. Толпа, как в давке, выдавливает, выталкивает, выносит наверх своего духовного выразителя. Без толпы же, в пустыне - сам выше роста человеческого - своей головы (потому что голова в пустыне только одна - своя собственная) не прыгнешь.

Мог Бялик - третий в ряде великих еврейских поэтов за Иеремией и Галеви - петь о слезе народа своего, подавленной, не выплакавшейся, остановившейся по дороге к пылающим от горя орбитам глаз:

Ты сбереги нетронутой ее...
И вырастет взлелеянное семя,
И жгучий даст и полный яду плод –
И в грозный день, когда свершится время,
Сорви его - и брось его в народ![295]

Мог, а поэт русской эмиграции не может, потому что, прежде всего, такого и нет, а есть русские поэты в эмиграции или даже только в Зарубежье. Эмиграция - сухая лоза, на которой никакой плод не зреет.

Поэзия Бялика времен «Сказания о погроме» - это уже почти и не слово, а действие. Столько плоти в нем, так оно отяжелено, насыщено кровью страдания Израиля! Такая поэзия если не движет горами, то движет душами, что, пожалуй, больше. И будь хоть мало-мальски почва наша жизненна, плодородна, такой Бялик появился бы среди нас.

Я бы хотел, чтобы на меня посыпались обвинения в клевете на эмиграцию. Чтобы раздались голоса возражающие, спорящие, утверждающие нашу жизнеспособность и проч. Но могу почти безошибочно предвидеть, что никакие голоса не раздадутся. Ответом будет прежнее молчание - молчание пустыни, или даже просто пустоты, ничего.

Сознание этого бессилия особенно страшно и особенно мучительно в моменты ответственные, к каким принадлежит и настоящий момент.

Чувствуешь себя как во сне, когда надо крикнуть, и нет голоса, надо спасаться, и ноги не движутся, защищаться - и руки висят бессильно.