Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

Учредители «Домика» - Д.В. Философов, Е.С. Вебер-Хирьякова и Л.Н.Гомолицкий. К ним примкнули друзья-поляки: Рафал Блют, Г. Стемповский и Иосиф Чапский. Первое собрание состоялось 3 ноября. «Состоялось» и «собрание» тут слишком официальные слова. Гости, приглашенные в «Домик» (среди них были польские поэты Юлиан Тувим, Вл. Слободник, польский молодой писатель Адольф Рудницкий, переводчица Конрада А. Загурская, М. Чапская, польский литературный критик В.К. Заводинский, украинский поэт Е. Маланюк)[307], собрались за столом вокруг символического самовара. Собрание было скорее «чайной беседой», чем заседанием. Специально сделанный для «Домика в Коломне» самовар стоял на красочном бабьем платке, возле которого лежал русский калач. «Все символы, - как пояснял хозяин Домика Д.В. Философов, - нашей борьбы с общественностью и литературно-художественной теорией большевиков». «Правда, - пояснял он, - самовар наш картонный, но и там, у них тоже всё не менее картонное. В теории предполагается, что там всюду в водопроводе есть кипяток и Радек заваривает чай прямо из-под крана, но в действительности это всё враки...»

Доклад прочел польский художник и автор статей по вопросам искусства И. Чапский. Темою доклада (назывался он «Башня из слоновой башни и улица») был трагический сейчас для каждого художника (в широком смысле) вопрос о пропасти, образовавшейся между творческой личностью и обществом. Чапский, как всегда, читал горячо, трепетно, заражая слушателей своим увлеченьем, но тема и без того была достаточно злободневна и вызвала во второй части собрания - за чаем - интереснейшую беседу. (Юлиан Тувим выразил, кажется, очень верную мысль: между художником и его темой становится его творческая индивидуальность - формальная сторона его произведений... - сообщаю это в скобках.)

Вот несколько докладов, намеченных уже «Домиком в Коломне»: Е.С. Вебер-Хирьяковой - о Лермонтове (придаю большое значение этому докладу, вернее беседе, которая последует за ним, - недаром сейчас в Париже наши молодые поэты и писатели придают такое значение Лермонтову, делая из этого байронизировавшего позитивиста чуть ли не своего учителя - тут должны столкнуться две психологии, два эмигрантских мира: субъективно-пассивный - «лермонтовский» и объективно-активный - «пушкинский»...[308] впрочем, не буду предрешать событий, но тема «что для нас Лермонтов» - одна из тем, для нас очень горячих; в связи с ней, но с противоположного конца тема доклада, тоже намеченного «Домиком»), Л.Н. Гомолицкого - «О необходимости литературного течения в эмиграции», Р. Блюта - «Новая проблема биографии Достоевского», Г. Стемповского - «Раскольников и Наполеон», «Мир Шекспира», Д.В. Философова - «Апостол Павел или Наполеон» и другие.

Новь. Седьмой сборник. Под ред. П. Иртеля (Таллинн: Издание «Нови», 1934), стр.92-94, в разделе, составленном из корреспонденции из разных мест. Подп.: Е.Н. (Варшава)

Новь. Седьмой сборник под редакцией П. Иртеля. Таллин (Ревель). 1934

Еще недавно «Новь» была отчетными сборниками празднования дня русской культуры в Эстонии. В прошлом году в редактировании и составлении № 6 «Нови» принял ближайшее участие ревельский «Цех поэтов», молодое литературное объединение, в то время существовавшее всего полгода. Фактически «Цех» захватил в свои руки сборники. Весь материал был доставлен цеховиками. «Новь» превратилась в литературный альманах. Новый 7 номер сборника вышел уже и в издательстве «Цеха» под редакцией П. Иртеля, одного из активных членов объединения[309].

«Цех поэтов» возник в октябре 1933 года. С идеей гумилевского цеха поэтов он не связан. Название выбрано ревельцами с целью подчеркнуть профессиональное отношение к литературе. Организация оказалась живой и деятельной. За короткий срок своего существования цеховики успели проникнуть в парижскую большую литературу и завязать сношения с главными центрами эмигрантской литературной жизни.

В № 7 сборника помещены корреспонденции с мест о литературной жизни русского Парижа, Праги, Варшавы, Белграда и т.д. Корреспонденцию из Парижа прислала Е. Бакунина. Это письмо не столько о жизни, сколько о гибели литературного «парижа».