Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2

 С 1921 года моего творчества, о котором Вы, м<ожет> б<ыть>, и помните, утекло много воды и случился со мною глубокий перелом. Я впал в мистику, потому что нельзя было не впасть, если вам показывают извне оккультные вещи. Если неожиданно в глаза сверкает внешнее солнце и взрывы сопровождаются перестройкой миросозерцания. Я был там, где для того, чтобы понять, надо «дотронуться», а после того вдруг узнал, что такое вера. Но узнал несовершенно. Сразу с уклоном в церковность. И целый год я жил в самой узкой церковности, соприкасающейся с неумолимым аскетизмом. Тогда моим руководством были: «О подражании Христу»^[158] и монах Евагрий (Добротолюбие т. I). Но я истощил себя, ибо было и рано, во-первых, и в «миру» производить над собою такие опыты было опасно. Тогда я перешел к отчаянью – «унынию». А после, осенью, со мною случилось удивительное явление, о котором я после читал и которое случалось с другими, но в более сильной степени, чем у меня. Выражается оно внезапностью прихода, светом (не дневным), озаряющим всё окружающее для субъекта (даже ночью), и особым миросозерцанием, справедливо называемым некоторыми «космическим сознанием»^[159]. Я переживал это несовершенно, в форме некоего экстаза, и длилось это состояние, иногда доходя до мучительного, месяца три. С тех пор я успокоился. Правда, изучал таро и Бhагават Гиту, но уже не беспокоен, как раньше, не ищу «истины» или «мудрости», и, когда стали получаться малые медиумические явления (поблескивания и пр.), я бросил практику Раджа Иоги. Все эти переживания шли параллельно творчеству. Я вел как бы дневник стихами. Этот дневник (1921-1925) я назвал «Книга Книг». Отрывки из него как образцы моего письма я привожу ниже. Здесь я разрабатывал почти исключительно ямб. Занимался я довольно много теорией стихотворчества, хотя и не могу последовательно работать над собой в этой области. Мне кажется, что русское стихотворчество находится в своем детском периоде. Содержания много, много пережито во всех областях, а средств выражения почти нет. Взять хотя бы музыкальное ударение (о нем забыли, а Крылов им пользовался, и у Лермонтова: скажи-ка, дядя, ведь недаром и т.д.) или ударяемые гласные, как у Блока: идут, идут испуганные тучи. Или разве исчерпаны все тонические размеры ямбическою и дактилическою строкою, да и многое, очень многое, включая силлабическую систему, почему-то считающуюся недостойной русского языка.

 Теперь я перестал писать лирику. Я случайно напал в прошлом году на особую форму стихосложения (очень подвижная, пластичная) и разрабатываю ее.

 Меня удручает оторванность от остальной жизни. Кроме маленького лит<ературного> кружка «Четки», существующего у нас, я ничего не вижу. Есть у нас, правда, своя поэтическая студия, издаются рукописные журналы. Я смотрю на это серьезно: – все-таки жизнь не глохнет и даже в таких условиях пробивается маленьким ручейком.

 Я был бы рад, если бы Вы приняли меня в число скитников, и, конечно, сделал бы всё для общей работы, что только могу и умею.

 Ниже я привожу несколько своих пьесок из «Книги Книг».

 Адрес мой: Pologne Ostr'og Wol. al. Mickiewicza № 61 Gomolicki.

  Остаюсь с совершенным почтением

уважающий Вас

    Лев Гомолицкий.

22/II/1926 г.

P.S. «Книга Книг» включает стихотворения 1921-1924 г.г. и несколько 1920 года, и 1925 одно. Всего 185 пьес, из которых 11 больших (не знаю как назвать – они своебразны, ни поэмами, ни рассказами рука не поднимается окрестить) и одна драма в 3х актах стихами^[160].

                                                                                                    Л.Г.

1 Вечерняя Богу

 На олове небес сверкали письмена, за дальний лес
спустилось солнце в тучи – в его лучах как зо-
лото листва, и те лучи как золото горючи.
 Твоя нога ступила на поля.
 Рукой поспешной панцырь одеваю, ногой пос-
пешною ищу я стремена, Тебе навстречу смело
выезжаю.
 Чаканится на небе каждый лист...
 Мое копье Твой нежный взор встречает.
 В траве густой источник свежий чист; ру-
ка копье в источник тот бросает.
 Ты, улыбаясь, панцырь снял с меня, со сладкой
речью рядом сел со мною и вдаль глядел, в ту
даль мечтой маня, меня касаясь смуглою рукою.

 1922 г.

2