Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2

 «Автор первое вдохновение или мысль к написанию сей оды получил в 1780 г., быв во дворце у всенощной в Светлое воскресенье, и тогда же, приехав домой, первые строки положил на бумагу, но, будучи занят должностию и разными светскими суетами, сколько ни принимался, не мог окончить оную, написав, однако, в разное время несколько куплетов. Потом, в 1784 г., получив отставку от службы, приступил было к окончанию, но так же по городской жизни не мог; беспрестанно, однако, был побуждаем внутренним чувством и для того, чтобы удовлетворить оное, сказав первой жене своей, что он едет в польские свои деревни для осмотрения оных, поехал и, прибыв в Нарву, оставил свою повозку и людей на постоялом дворе, нанял маленький покой в городе у одной старушки-немки, с тем, чтоб она и кушать ему готовила; где, запершись, сочинял оную несколько дней, но, не докончив последнего куплета сей оды, что было уже ночь, заснул перед светом; видит во сне, что блещет свет в глазах его, проснулся, и в самом деле воображение было так разгорячено, что казалось ему, вокруг стен бегает свет, и с сим вместе полились потоки слез из глаз у него; он встал и в ту же минуту при освещающей лампаде написал последнюю сию строфу, окончив тем, что в самом деле проливал он благодарные слезы за те понятия, которые ему вверены были».

 Вы знаете, как я исключительно интересуюсь всем, что касается литературы, и потому меня очень заинтересовало Ваше обещание (глухое и краткое) сообщить нечто о ваших литературных планах. Но тем не менее, при первой возможности буду знакомить Вас с течением моей работы и постараюсь закончить и прислать мне дорогое Cолнышко^[181].

Уважающий Вас

            Лев Гомолицкий.

9. Гомолицкий – Бему

     3. III. 27.

     Острог. Замок

  Дорогой Альфред Людвигович!

 Давно собирался Вам написать, но то увлекала работа, то, протягивая руку к почтовой бумаге, я чувствовал, что письмо еще не готово во мне самом.

 Три раза говорил я с Рафальским; читал Своими Путями, выслушивал внимательно всё, что говорил мне Рафальский о «Дуновении» и Ритмах. Сам Рафальский благоговейно декламирует Маяковского^[182], а свое творчество превращает в ювелирную работу. Я вслушался в Маяковского, внимательно перечел отрывки – я не доверяю Маяковскому. Во 1. Он что-то очень предупредительно спешит за настоящим моментом, во 2. он клевещет на Уитмана^[183]. Никогда Уитман не имел ничего общего с Маяковским. Маяковский только поверхностно перелистнул Уитмана. Но действительно всё лучшее в Маяковском есть бледная пародия на Уитмана. Маяковский совершает преступление, так как создает в русском читателе превратное понятие об Уитмане^[184]. Необходимо дать хороший перевод Leaves of Grass и ряд статей о творце Новейшего Завета, так как эта удивительная книга есть прямое продолжение Евангелия и отстает от него так же, как Евангелие отстает от Пятикнижия.

 Рафальский говорил, что, может быть, представится возможность издать сборник Скита. Это хорошая мысль, надо только возможно полно использовать случай. Формат, платье, шрифт, расположение материала, содержание – всё должно слиться и дать цельное впечатление. Как бы была у места впереди сборника Ваша вступительная статья!^[185]

 Литографированный сборник или ежемесячник очень удачная мысль, если его внешний вид вполне отвечает художественным запросам. Я видел нечто подобное в Варшаве у студентов. Но у них это были бледные листки слегка подрезанного обыкновенного формата писчей бумаги, неряшливые и совершенно неразборчивые. У нас в Остроге в распавшемся теперь литературном содружестве Четки очень практиковались рукописные «издания» и почти ежемесячно выходил журнал нормального формата книги, около 100 стр. номер. Я пришлю Вам статью об Уитмане его друга^[186] и кое-что из Leaves of Grass, переписав по образцу, установившемуся у нас путем трехлетней практики. Наши запросы ограничивались рукописью, одним экземпляром, мы располагали своими ограниченными средствами – но то же можно осуществить и в иных размерах, достигнуть же можно очень больших результатов, по обложке почти неотличимости от книги.