Три племени – три поколенья: не временем разделены, в стихиях, в буре по колени ведущие раздел – они. Три поколения – три дела: судьбою старшего стал меч, судьбою младшего стал матч – в ристалищ пыль – и лавр и тело; а нам достался луч, высот над миром чистые скрижали: мы шли из века в век, мы знали высокий горный переход. На диком отрочестве нашем срок выжег огненный печать. Тяжелокрылой смертью пашни огонь железный рыл, скача. Был черноогненного феба дыханьем страх земли палим. А нам – волчцы златые: неба среда: по ней ступали мы. Два черных кратера созвездных страж времени держал. Был ток меж ними огненный: не тек,– разил, соединяя бездны. Мы ждали жизни, а пока не в жалобу, не в мрак, не в плети, но в мудрость шли нам апока- липсические годы эти. Вкушаясь, мы теряли вес, пока учился смертник ползать. Нашли божественную пользу, вне-временье открыли в без-. Мы знали труд: на трут ударом кидать в прозрачный крин-ладонь свет, и труда высоким даром фаворский высекли огонь.
2
Семижды ложем океанов был сей равнинный круг осок. Пал на хребет левиафанов здесь первый ноев голубок. Пласт мела прободен могучим здесь бивнем с повестью рун о том, как на небо взято тучам вод мезозойское руно: плывет в земных веков жилища стадами белых черепах, и катятся уже с кладбища копытам козьим черепа. И желтым зеркалом – веками над понтом рунным отражен, ковчег здесь вел вчера над нами к парнассу туч девкалион. Теперь на россыпь кучевую кронидом окремненных волн в свою пустыню кочевую с своей семьей исходит он. Прозрачнодымным блюдом яблок всплывающий парнасский склон. Ковчег отчаливает, в облак редеющий преображен. Мельчает понт. Из вод уступы растут – гранитновлажный сон. И родину – сей ил, те трупы – не узнает девкалион. Вот на брегах своих воздушных, семьею белой окружен, приник к омытой влажной суше девкалион, дев – кали – он.
3
Взлетает камнем тяжко белым на бездны край ночной луна. Над понтом лунным точно мелом черта земли обведена. Там между дымными холмами в полях посеяно зерно: уже касается костями земли, до них обнажено. Но прорастает в воскресенье росточек, мысленная тень, давая знать о том волненьем, тревожащим живущих день. Пласт связок – кровеносных стеблей – с душой не разделенный труп – я чую ночью влагой губ то веянье: грядут, на мебель садятся, видятся, шуршат, листают на столе страницы; сияний мысленных праща творя в молитвенном творится. И сей костей живых орган гремит симфонией в селенья, где воскресенья чает круг в меня вселившейся вселенной.