Читаем Сочинения в 2-х томах. Том 2 полностью

Господи Боже, озаритель сердец! Мое лицо истинно, поскольку Ты, истина, дал мне его. Но это же самое мое лицо-изображение, поскольку оно не истина, а образ абсолютной истины. Свертываю в своем понятии истину и изображение моего лица воедино — и вижу, что изображение совпадает в нем с истиной лица так, что, насколько оно изображение, настолько истинно. И тогда Ты показываешь мне, Господи, что с изменением моего лица Твое лицо вместе меняется и неизменно: меняется, поскольку не перестает быть истиной моего лица; неизменно, поскольку не следует за изменением изображения. Твое лицо не отступает от истины моего лица, но и не следует за изменением изменчивого изображения. Абсолютная истина неизменна. Истина моего лица изменчива, она так истина, что изображение; а твоя истина неизменна, она так изображение, что истина. Перестать быть истиной моего лица абсолютная истина не может: если бы перестала, не осталось бы самого моего лица, изменчивой истины, которая существует от той абсолютной истины. Так что по бесконечной благости своей Ты, Боже, кажешься изменчивым, поскольку не оставляешь изменчивых тварей; но как абсолютная благость Ты неизменен, поскольку не можешь следовать за изменчивостью.

О бездонная глубина, Боже мой, и не оставляющий творений, и не следующий за ними! О неизъяснимая милость! Ты отдаешь себя глядящему на Тебя, словно принимаешь от него бытие, и сообразуешься с ним, чтобы он тем больше Тебя любил, чем больше Ты кажешься подобным ему: мы не можем возненавидеть самих себя, поэтому любим то, что участвует в нашем бытии, сопутствует ему, и открываем свои объятия нашему подобию, поскольку представляем себя в этом образе, в котором любим самих себя. По своей бесконечной благости и смирению Ты, Боже, являешь себя нам как бы нашим творением, чтобы так привлечь нас к себе; Ты влечешь нас к себе всеми мыслимыми способами привлечения, какими можно привлечь свободное разумное творение. Сотворяемость совпадает в тебе с творчеством: мое подобие, которое, кажется, творимо мною, есть истина, творящая меня. Пусть хоть так я пойму, насколько я должен быть привязан к тебе. Быть любимым совпадает в тебе с любовью. Если я должен любить себя в тебе, своем подобии, и с высшей обязательностью меня побуждает к этому понимание, что Ты тоже меня любишь как свое творение и изображение, то разве отец[95] может не любить сына, который так сын, что отец? И если достоин большой любви тот, кто кажется сыном, а оказывается отцом, то не высшей ли любви достоин Ты, который кажешься больше, чем сыном, и оказываешься больше, чем отцом? Ты, Господи, пожелал, чтобы вначале к тебе привязывались словно к сыну, и Ты хочешь казаться более похожим на нас, чем сын, оказываясь более близким, чем отец, ибо Ты есть любовь, обнимающая и сыновнюю, и отцовскую привязанность. Будь вовеки благословен, сладостная любовь моя, Боже мой.

16. О том, что, если бы Бог не был беспредельным, он не был бы пределом желания

Не кончается жар огня, не угасает порыв любви, влекущей к тебе, Боже, прообразу всего желанного и истине всего, что желается во всяком желании. Вкусив благодаря Твоему медоносному дару твою непостижимую сладость, которая для меня тем радостнее, чем более предстает бесконечной, я убеждаюсь, что для всех творений твоя непознаваемость делается причиной блаженнейшего успокоения среди священного незнания, словно среди неисчислимого и неисчерпаемого сокровища; ведь большая радость охватит того, кто обнаружит заведомо бесчисленное и бесконечное сокровище, чем того, кто найдет возможным перечесть его до конца. Так святое незнание Твоего величия становится желаннейшей нищей моего ума, особенно когда я нахожу такое сокровище на своем поле и сокровище может быть моим[96].

О источник богатств! Ты хочешь, чтобы я имел Тебя в собственном обладании, но остаешься непостижимым и бесконечным сокровищем блаженств, конца которым никто не может желать, — ведь как желанию желать своего небытия? Хочет ли воля быть, хочет ли она не быть, само по себе желание не может успокоиться, оно стремится к бесконечности. Ты нисходишь и делаешься постижимым, Господи, но остаешься необъятным и бесконечным, и если бы Ты не оставался бесконечным, то не был бы конечным пределом желания; именно благодаря своей бесконечности Ты оказываешься пределом желания: интеллектуальное желание стремится не к тому, что может быть больше и желаннее, но ведь по сю сторону бесконечности все может стать больше и желаннее, так что предел желания бесконечен.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Что такое философия
Что такое философия

Совместная книга двух выдающихся французских мыслителей — философа Жиля Делеза (1925–1995) и психоаналитика Феликса Гваттари (1930–1992) — посвящена одной из самых сложных и вместе с тем традиционных для философского исследования тем: что такое философия? Модель философии, которую предлагают авторы, отдает предпочтение имманентности и пространству перед трансцендентностью и временем. Философия — творчество — концептов" — работает в "плане имманенции" и этим отличается, в частности, от "мудростии религии, апеллирующих к трансцендентным реальностям. Философское мышление — мышление пространственное, и потому основные его жесты — "детерриториализация" и "ретерриториализация".Для преподавателей философии, а также для студентов и аспирантов, специализирующихся в области общественных наук. Представляет интерес для специалистов — философов, социологов, филологов, искусствоведов и широкого круга интеллектуалов.Издание осуществлено при поддержке Министерства иностранных дел Франции и Французского культурного центра в Москве, а также Издательства ЦентральноЕвропейского университета (CEU Press) и Института "Открытое Общество"

Жиль Делез , Жиль Делёз , Пьер-Феликс Гваттари , Феликс Гваттари , Хосе Ортега-и-Гассет

Философия / Образование и наука
Очерки античного символизма и мифологии
Очерки античного символизма и мифологии

Вышедшие в 1930 году «Очерки античного символизма и мифологии» — предпоследняя книга знаменитого лосевского восьмикнижия 20–х годов — переиздаются впервые. Мизерный тираж первого издания и, конечно, последовавшие после ареста А. Ф. Лосева в том же, 30–м, году резкие изменения в его жизненной и научной судьбе сделали эту книгу практически недоступной читателю. А между тем эта книга во многом ключевая: после «Очерков…» поздний Лосев, несомненно, будет читаться иначе. Хорошо знакомые по поздним лосевским работам темы предстают здесь в новой для читателя тональности и в новом смысловом контексте. Нисколько не отступая от свойственного другим работам восьмикнижия строгого логически–дискурсивного метода, в «Очерках…» Лосев не просто акснологически более откровенен, он здесь страстен и пристрастен. Проникающая сила этой страстности такова, что благодаря ей вырисовывается неизменная в течение всей жизни лосевская позиция. Позиция эта, в чем, быть может, сомневался читатель поздних работ, но в чем не может не убедиться всякий читатель «Очерков…», основана прежде всего на религиозных взглядах Лосева. Богословие и есть тот новый смысловой контекст, в который обрамлены здесь все привычные лосевские темы. И здесь же, как контраст — и тоже впервые, если не считать «Диалектику мифа» — читатель услышит голос Лосева — «политолога» (если пользоваться современной терминологией). Конечно, богословие и социология далеко не исчерпывают содержание «Очерков…», и не во всех входящих в книгу разделах они являются предметом исследования, но, так как ни одна другая лосевская книга не дает столь прямого повода для обсуждения этих двух аспектов [...]Что касается центральной темы «Очерков…» — платонизма, то он, во–первых, имманентно присутствует в самой теологической позиции Лосева, во многом формируя ее."Платонизм в Зазеркалье XX века, или вниз по лестнице, ведущей вверх" Л. А. ГоготишвилиИсходник электронной версии: А.Ф.Лосев - [Соч. в 9-и томах, т.2] Очерки античного символизма и мифологииИздательство «Мысль»Москва 1993

Алексей Федорович Лосев

Философия / Образование и наука