Сочинения в 2-х томах. Том 2

Иоанн. Следовательно, насколько меньшей признает разум возможность создать для себя понятие о Боге, настолько он более, по моему представлению, велик.

Кардинал. Ты, отец, правильно говоришь. Поэтому всякий, кто полагает, будто он понял Бога, пусть знает, что это исходит от ущербности и скудости его ума.

Бернард. Тот, следовательно, ученее, кто знает, что он не может его знать.

Кардинал. Это по необходимости скажут все, даже самые просвещенные.

Бернард. Когда я принимаю, что ни одна вещь не может быть нами постигнута в той мере, в какой она постигаема, то становится мне ясным, что не может быть постигнут Бог, ибо он во всяком случае может быть постигнут только тогда, когда все, что можно постичь, постигается в действительности.

Кардинал. Мы знаем, что исчислимое отношение диагонали к стороне недостижимо, так как не может быть двух чисел, которые бы в точности находились в таком соотношении. Какие бы числа ни были даны, отношение их или больше, или меньше, чем отношение диагонали к стороне; и при всяких данных числах могут быть приведены числа более близкие к этому отношению. Поэтому достижение этого последнего представляется возможным, но эта возможность никогда не дается как действительность. Действительность же была бы точностью, так что числа в ней находились бы точно в таком соотношении. Причина этого в том, что искомое число не является ни четным, ни нечетным. Всякое же число, которое мы постигаем, есть по необходимости или четное, или нечетное, но не одновременно и то и другое; поэтому мы и находимся в затруднении. Однако мы видим, что в том понятии, которое постигает невозможное для нас, точность существует. Так говорить нам необходимо потому, что наше понятие не может достичь соизмеримости самой возможности и самого бытия, так как у нас нет общей меры, при помощи которой мы могли бы достичь этого отношения, поскольку возможность бесконечна и неопределенна, а акт конечен и определенен и между ними нет среднего. Но мы видим, что в Боге это не различается и потому оказывается выше нашего понятия.

Бернард. Поскольку все, что познается нами, познается не так, как оно может познаваться, — потому что оно может познаваться лучше, — значит только у Бога познание, в котором всякая возможность действительна, совершенно и точно.

Иоанн. Не является ли, Бернард, наиболее истинным то, что дважды два — четыре и что всякий треугольник имеет три угла, равные в сумме двум прямым?

Бернард. Совершенно верно.

Иоанн. И следовательно, неправильно говорить, что наша наука не достигает точной истины?

Кардинал. Надо разобраться в сказанном. Дело в том, что математические предметы, происходящие из нашего рассудка и, как мы знаем, существующие в нас как в своем исходном начале, познаются нами — в качестве принадлежащих нам, или нашему рассудку, сущностей — точно, то есть с той рассудочной точностью, от которой они происходят[219]. Так реальные предметы познаются точно божественной точностью, благодаря которой они вступают в бытие. Так вот, то, с чем имеет дело математика, не является каким-либо предметом или свойством, но средством познания, извлеченным из нашего рассудка, без какового средства он не может приступить к своей работе, то есть к построениям, измерениям и проч. Но произведения божественного творчества, исходящие из божественного ума, остаются для нас, как они есть, в точности неведомыми. И наше познание их есть построение предположений на основании подобия фигуры форме. Поэтому точное познание всех произведений божественного творчества может быть только у того, кто их произвел. И если мы что-нибудь знаем о них, то только с помощью отражений в зеркале и символическом намеке ведомой нам математики[220], то есть так, как мы знаем создающую бытие форму по фигуре, которая создает бытие в математике. Как фигура треугольника дает бытие треугольнику, так форма, или вид, человека дает бытие человеку. Мы познаем фигуру треугольника, потому что она представима; форму же человека мы не познаем, так как она не-представима и не является количественной, в смысле ли количества разделимого или непрерывного. Но всего того, что не относится к множеству или величине, нельзя ни понять, ни представить, ни вообразить; поэтому его нельзя и точно познать. Ведь всякий познающий должен рассматривать некие образы; вот почему нам скорее доступно то, почему существуют такого рода предметы, а не то, что они суть[221].

Бернард. Таким образом, если мы рассуждали верно, то в нашем знании нет ничего достоверного, кроме нашей математики. И она есть символ, способствующий исследованию дел Божиих. Поэтому великие мужи, если высказали что-нибудь значительное, основали это на математическом подобии, как, например, то, что с видами дело обстоит точно так же, как с числами; или же что чувственность присутствует в рассудке, как треугольник в четырехугольнике; и многое другое[222].