Сочинения в двух томах

Как ты мил в венке лавровом,

Толстопузый претор мой,

С этой лысой головой

И с лицом своим багровым!

Мил, когда ты щуришь глаз

Перед пленницей лесбийской,

Что выводит напоказ

Для тебя евнух сирийской;

Мил, когда тебя несут

Десять ликторов на форум,

Чтоб творить народу суд

И внушать покорность взором!

И люблю я твой порыв,

В миг, когда, в носилках лежа,

С своего ты смотришь ложа,

Как под гусли пляшет скиф,

Выбивая дробь ногами,

Вниз потупя мутный взгляд

И подергивая в лад

И руками, и плечами.

Вижу я: ты выбивать

Сам готов бы дробь под стать —

Так и рвется дух твой пылкий!

Покрывало теребя,

Ходят ноги у тебя,

И качаются носилки

На плечах рабов твоих,

Как корабль средь волн морских.

   1857

АРКАДСКИЙ СЕЛЯНИН ПУТЕШЕСТВЕННИКУ

Здесь сатиры прежде жили;

Одного мы раз нашли

И живого изловили,

И в деревню привели.

Все смотреть пришли толпами;

Он на корточках сидел

И бесцветными глазами

На людей, дичась, глядел.

Страх однако же унялся;

С нами ел он, пил вино,

Объедался, опивался,

Впрочем, вел себя умно.

Но весна пришла — так мочи

Нам не стало от него.

Не пройдет ни дня, ни ночи

Без лихих проказ его...

Женщин стал ловить и мучить!..

Чуть увидит — задрожит,

Ржет, и лает, и мяучит,

Целоваться норовит.

Стали бить его мы больно;

Он исправился совсем,

Стал послушный, богомольный,

Так что любо было всем.

Бабы с ним смелее стали

Обходиться и играть,

На работы в поле брали,

Стали пряников давать.

Не прошло, однако, года,

Как у всех у нас — дивись —

В козлоногого урода

Ребятишки родились!

Да! У всех на лбу-то рожки

С небольшой лесной орех,

Козьи маленькие ножки,

Даже хвостики у всех.

К нам в деревню прошлым летом

Русский барин заезжал.

Обо всем услыша этом,

Усмехнувшись, он сказал:

«Хорошо, что мы с папашей

Без хвоста и с гладким лбом,

Быть иначе б дворне нашей

И с рогами, и с хвостом».

   1853

ПОСЛАНИЯ

П. М. ЦЕЙДЛЕРУ

Вот он по Гатчинскому саду

Идет с толпой учеников;

Вот он садится к водопаду

На мшистый камень, в тень дерёв;

Вкруг дети жмутся молчаливо

К нему всё ближе. Очи их

Или потуплены стыдливо,

Иль слез полны, и сам он тих,

Но ликом светел. Он читает

В младых сердцах. Он их проник;

Один душой он понимает

Неуловимый их язык.

В сердцах, забитых от гоненья,

Ожесточенных в цвете лет,

Он вызвал слезы умиленья,

Он пролил в них надежды свет;

И, указуя в жизнь дорогу,

Он человека идеал

Пред ними долго, понемногу

И терпеливо раскрывал...

И вот открыл! — и ослепило

Его сиянье юный взгляд,

И дети с робостию милой

И изумлением глядят.

И каждый сам в себя невольно

Ушел и плачет о себе,

И за прошедшее им больно —

И все готовятся к борьбе.

Ах, Цейдлер! в этом идеале

Ведь ты себя нарисовал;

Но только дети не узнали,

Да ты и сам того не знал!

   1856

Я. П. ПОЛОНСКОМУ

1 Твой стих, красой и ароматом

Родной и небу и земле,

Блуждает странником крылатым

Между миров, светя во мгле.

Люблю в его кудрях я длинных

И пыль от Млечного Пути,

И желтый лист дубрав пустынных,

Где отдыхал он в забытьи;

Стремится речь его свободно;

Как в звоне стали чистой, в ней

Закал я слышу благородной

Души возвышенной твоей.

   1855

2 Полонский! суждено опять судьбою злою

Нам розно дни влачить;

Меж тем моя душа сроднилась уж с тобою —

Ей нужно так любить!

Да! в мире для нее нужна душа другая,

Которой бы порой

Хоть знак подать, что мы, друг друга понимая,

Свершаем путь земной!

И часто я, когда иду лесной опушкой

И, прячася за ель,

Стараюсь обмануть искусственною мушкой

Пугливую форель,

И предо мной шумит ручей студеноводный,

А ров, где льется он,

Уж тени полн, и пар над ним бежит холодный,

Меж тем как озарен

Вверху растущий лес последним солнца светом, —

От сердца полноты

Я б перемолвиться желал тогда с поэтом,

И думаю — где ты?

Где ты?.. О, боже мой! ты там, где в оны годы

Беспечно я бродил...

Прости невольный вздох!.. полуденной природы

И Рим я не забыл!

Обломки красные средь рощи кипарисной,

Под небом голубым, —

Величием своим и грязью живописной

Он по душе мне, Рим!

Как часто на конях мы римскою долиной

Неслись во весь опор;

Коней остановив, снимали вид руины

И очерк дальних гор,

И града вечного в тумане купол гордый,

А там водопровод

И черных буйволов к нам поднятые морды

В осоке, из болот...

И эти городки, куда в веселье диком,

Как будто ошалев,

Врывались мы потом, преследуемы криком

Старух, детей и дев...

Там с громом подскакав к радушной австерии,

Суровых поселян

Напаивали мы, крича «ура!» России,

Ругая Ватикан

И вековой союз монахов и германцев...

А пламенный народ

На ветреную речь безвестных чужестранцев,

Бывало, слезы льет...

Средь этих шалостей высокий труд и дума,

Вазари и Тацит,

И сладостный певец Тибура и Пестума,

И Дант, и Феокрит...

А ночи лунные в руинах Колизея!..

Мне кажется теперь,

Что игры зверские я видел и, немея,

Внимал, как злится зверь,

Как шумно валит чернь, толкаясь, на ступени,

При кликах торжества,

А на арене две белеющие тени

Ждут, обнимаясь, льва...

О, дни волшебные! о, годы золотые!

О, как светла тогда

Казалась наших дней над милою Россией

Всходившая звезда!

Где ж сверстники мои? Где Штернберг? Где Иванов?

Ставассер милый мой?

Где наши замыслы? Где ряд блестящих планов?

Где гений их живой?

Где пышные мечты о русском пантеоне,

Где б наших имена