Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей

Опять же – ощущение сопричастности. Потом еще много лет спустя польский математик Tadeusc Mostowski мне цитирвал те же самые стихи по-английски, а американский математик Walter Neumann подхватывал и заканчивал цитаты из этих же стихов. Да, «Алиса» совершенно невероятно популярна. Но чтобы люди из совершенно разных кругов помнили бы ТЕ ЖЕ СТРОЧКИ. Вот это выглядит почти невозможным. И все-таки… таким вот образом выхватываются из толпы те «твои» люди, с которыми хочется общаться, разговоры с которыми имеют несколько планов, несколько уровней. Так вот теперь я знаю совершенно точно, почему я хочу писать о Мариане Николаевиче. Он для меня был первым «тем» человеком, первым, выделенным из большого количества людей, мелькавших вокруг.

Я написал про детские воспоминания. Тут некоторое количество лет придется опустить. Дело в том, что где-то с моих 8 лет до где-то 17–18 Мариан Николаевич ВООБЩЕ не появлялся. Это связано со спецификой их отношений с моим отцом. Они ссорились достаточно часто и каждый раз – навсегда. Именно эти 10 лет, о которых я пишу сейчас, они практически не общались. Почему это было? Тогда это меня не занимало – it is how the things are. Сейчас я иногда задаю себе этот вопрос: «что же, собственно происходило?» Есть у меня на этот счет некая теория, но о ней позже, если вообще до этого дойдет.

Новости про Ткачёва (сейчас буду называть его так, по фамилии) привозили Алексей Кириллович Симонов, Калина и Володя Брагин. От кого-то из вас я по-касательной и узнавал о его разводах, женитьбе, рождении сына Саши… Это была «с Ткачёвым связанная компания», но с ними у отца каким-то образом были и независимые отношения. Впрочем, Калина довольно скоро отправился в Америку и тоже пропал, хотя как-то менее определенно (definitive в этом месте было бы лучше, чем русский перевод). О нем доходили все время какие-то благожелательные слухи. А о Мариане Николаевиче – почти ничего. Впрочем, я не могу стопроцентно за это поручиться – началась своя жизнь, и взрослые стали интересовать меня меньше. Итак, Ткачёв из моей тогдашней жизни пропал. А жаль. Такого рода «свои» люди появляются нечасто, и надо бы, чтобы они не пропадали. Хотя тогда это от меня, пожалуй, не зависело. А забываться он не стал. Его фигура как-то долго маячила, как-то незримо присутствовала. Слишком он был непохож на других людей, которые окружали меня в тот период. Мелкие детали – расческа, сделанная из американского самолета, сбитого во Вьетнаме, перламутровая шкатулка, книжки, которые он переводил (тот же «Кузнечик Мен», к примеру). Многое о нем напоминало. Но «Время шло все равно и шло бы, не будь ни коровы, ни луга: ни зелени, ни утробы…». И вот где-то в 1981 году мы снова встретились. Но это уже совсем другая история, тут я увидел всех «взрослых» уже своими собственными глазами.

Где-то в 1992 году я позвонил Мариану Николаевичу, когда был в Москве. Как-то сидя у Евгении Самойловны, когда она говорила по телефону, я у нее на столе увидел Livret d`accueil Союза писателей. Там был адрес и телефон М. Н. Ткачёва. Евгения Самойловна сразу сказала: «Ну так позвони». Я в эту же секунду вытащил из кармана мобильник. (В Москве, в 1992 году!!!!! Вот в самом деле что с нашими воспоминаниями происходит-то! Я почти физически помню, как звонил из Ленинграда в Гатчину по мобильнику в 90-е годы, как посылал Марине e-mails со старой Toshibы с Windows-98 в ту эпоху, когда она еще была girlfriend, т. е. до 1992 г. Помню вопреки совершенной абсурдности этих воспоминаний.) Короче, в ту же секунду я ему позвонил, и он мне тут же сказал «приезжай вечером».

И вот в тот же вечер я его и увидел. Его и Инну. Забавно! Старые детские воспоминания сконденсировались в реального человека и человек оказался совсем таким же, каким он в этих воспоминаниях и был. Только добавились краски. Видимо, в воспоминаниях других людей, которые будут в этой же книжке, его фигура будет описана профессионально. Я же совершенный дилетант и не смогу даже и близко «нарисовать» его портрет, чтобы было узнаваемо. Когда я пришел, он и Инна были дома уже какое-то время, а я привык к тому, что человек у себя дома одевается достаточно просто. Ткачёв и был одет просто – не в пиджак, но и в домашней одежде был некий элемент изящества. У вас в «Парне из Сивцева Вражка» сказано, что в нем сочетались одесский босяк и английский аристократ. Я правильно цитирую? Ни того ни другого я лично в нем не видел. Манеры в целом укладывались в одесский middle class, но не 70–80-х годов, а, видимо, 20–30-х. Но при этом был некий романтический колорит Востока – Вьетнама, Китая… Разные статуэтки стояли в разных местах квартиры. Это мне сразу напомнило перламутровую шкатулку времен моего детства, и я почти заплакал. (Шкатулка эта сейчас в Jerusaleme у моей дочки и в виде неясных воспоминаний должна перейти моему внуку, если он ее не сломает.)