Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей

Самое слово «космос» внушало Мещерзанцеву отвращение. Он прервал работу над четырьмя романами. Богатырь, колосс, чье собрание сочинений – приз победителям телевикторины «Что? Где? Когда?» – проносили перед камерой семь рослых мужчин, титан слова больше не напрягал мышцы и мозг. Умолкла его пишущая машинка, считавшаяся единственным действующим вариантом perpetuum mobile. И тотчас прохудился озоновый слой над Антарктидой. Погасла только что открытая сверхновая звезда в Магеллановом Облаке. Запылали леса в Пиренеях и на Урале. Во Флориде выбросилось на берег стадо китов. А в Москве попали под суд сто скупщиков макулатуры. И опять же в главном зоопарке Страны Советов скончался проживавший там с одна тысяча восемьсот девяносто второго года орел Кузя…

Кто сказал, что литературные критики глухи и слепы?! Неправда, именно они узрели, услышали и осознали случившееся. Профессор Велемудрин тот прямо обратился в печати к Мещерзанцеву, намекая на разразившиеся уже и грядущие роковые последствия его немоты для Отечественного Слова, судеб России и Матушки-Земли.

Но корифей молчал! Безмолвствовал космок. И умолк со временем Велемудрин со товарищи.

Тягостную паузу эту, как всегда, разрешил случай. Завязав с сочинительством, Мещерзанцев выехал из столицы в дом творчества. Там, само собою, встретил он давнего друга, поэта и эссеиста Побиска Протуберанского (Ивана Петровича Шмарина). Гуляя меж дружественными древесами в виду ампирных портиков и выгнутой подковою галереи, Юрий Кузьмич поведал другу о своих творческих трудностях.

– Ты, Юрашка, не кручинься, – отвечал стихотворец, принюхиваясь к исходившему от Мещерзанцева пьянящему духу парижской туалетной воды. – Дался тебе этот космос, о нем нынче только ленивый не пишет. Ухватись-ка, брат, за фантастику с другого конца. Зачем тебе с Земли-Матушки вспархивать? Все одно нам лучше нигде не будет. По ней, кормилице, и летай – из нынешней, как говорится, эпохи в былые да последующие.

В угасших очах мещерзанцевских проскочила искра. Он скосил их на петуший профиль Побиска.

– Милое дело! – вскричал распаленный собственной мыслью Протуберанский. – Я тут внучонкино чтиво листал, «Машина времени» называется. Вроде британец какой-то накарябал. Да ты не смущайся, идею небось он у нашего брата и спер. Тем паче, внучок сказал, и наши, молодые да ранние, идейку эту в оборот пустили. – Уловив косой взгляд собрата, он продолжал на прежнем запале: – Тебе, Юрушка, сосунки не препона, всех подомнешь своим весом. В классики выйдешь, поверь, брат!..

Поверил, подмял – только косточки юные похрустывали. И в классики вышел с быстротою неимоверной. Протуберанский сам диву давался. А суеты было, шуму! Восторженные братья истово чеканили на «эриках» и «оптимах» славословия, приветы. Один Велемудрин выводил хвалебные словеса по-старинному – перышком. Ученики же его, глядя в писания профессорские, как хористы в ноты, пели Мещерзанцеву аллилуйю с трибун и печатно. Сам академик Брянченко, даже на даче читавший только классику, обнародовал статью о мещерзанцевских творениях, объявив их редкостным сплавом реализмов социалистического с мифологическим при «легирующей» (sic!) добавке глубокой научной методы.

Одно плохо: читатели упорно держались в стороне от этого бума. Будто и не для них радели сочинители и профессура. Слепцы, они не покупали книг Юрия Кузьмича – даже на вокзалах, в аэропортах и на курортах. Тут книготорги с ума посходили – не шлют заказов и баста. Горят тиражи трех изданий. Свои человечки ходили, звонили наверх. Нет, и впрямь, наверно, наступили новые времена, мы, отвечали им сверху, давить не будем, пусть товарищи сами решают. Надумали было радетели распродажи с участием автора учинить – душевный творческий разговор, автографы. Поначалу (сыскалась заручка) даже телевидение приглашали. Раструбили, растрезвонили. Все всуе! Приходить иногда люди приходят – жидковато, правда; но чтоб купить книгу – ни в какую. Стоят, глазеют, как бывало на покойного орла Кузю. Иные, кто понаглее, даже спрашивают: «Для кого, интересно, вы, Юрий Кузьмич, пишете? Неужто лесов вам родных не жалко?» Гонорарами интересуются. Едва успели телевидению дать отбой. А то ведь штабеля нераспроданных книг и диалоги у прилавка запечатлели бы, бенефис писательский чуть в «острый сигнал» не переделали.

Был, правда, один-единственный случай. Пришел в магазин человек – чернявый с виду, не то кавказец, не то иудей, – купил с ходу двадцать книг мещерзанцевских, завернуть просит. Юрий Кузьмич фломастер достал из кармана, но покупатель автографа не востребовал. На расспросы же отвечал: книги, мол, все снесет в макулатуру за талон на «Трех мушкетеров» Дюмапэра. Так, подлец, и объявил: «пэра»! Мещерзанцев – человек опытный, лезть в бутылку, конечно, не стал. Разузнал сердечно, кто таков, где трудится. А назавтра настрочил письмо на работу негодяя со всеми положенными словами: «патриотизм», «чистота идейная», «низкопоклонство». Налепил на конверт марку и сказал, как отрезал: «Честь имею!»

– Честь имею! – протрубил чей-то голос.