Софья Петровна

- Вот я тоже хочу сказать свое пролетарское слово. Тут насчет секретарши, это, граждане, правильно. Как, бывало, войдет в лифт в калошах наследит, наследит,- а ты вытирай за ей. Она наследит, а ты вытирай. И вверх ее вози, да еще вниз норовит на лифте съехать. Вверх по сту разов ездит, да еще и вниз ее спускай. А как ее не спустишь, когда она все норовит к директору присуседиться? Куды он, туды и она. Он в лифт - и она за им в лифт, он в машину - и она рядышком в машину. Это верно, что они в одну руку работали... Только я хочу и товарищу Тимофееву сказать - по нашему, по простому, по пролетарскому - сколько разов ему, бывало, докладываешь: уйми ты ее, барыню! а ему хоть бы хны! - никакого внимания не оказывал - махнет рукой и пойдет. Думаете, товарищ Тимофеев, лифтерша маленький человек, не понимает? Ошибаетесь! Нонче не старое время! при советской власти маленьких нет, все большие.

- Правильно, товарищ Иванова, правильно,- сказала Анна Григорьевна.Кто еще, товарищи, просит слова? Молчание.

- Можно мне,- тихо попросила Софья Петровна. Она встала, потом села опять.- Я хотела всего несколько слов, насчет Фроленко... Конечно, это ужасно, ужасно, то, что она написала... но ведь у каждого в работе бывают ошибки, не правда ли? Она написала не "Красная", а "Крысная" просто потому, что в машинке - это все машинистки знают - буква "ы" находится неподалеку от буквы "а". Товарищ Тимофеев говорил, что она написала крысиная, но ведь она написала крысная - а это немного не то... это не имеет нехорошего смысла. Простая описка. Фроленко - высокой квалификации работник и очень старательная. Это просто случайность.

Софья Петровна смолкла.

- Будете отвечать? - спросила у Тимофеева предместкома.

- Документы,- отозвался из-за стола Тимофеев и постучал косточками пальцев по бумагам,- против документов не пойдешь, товарищ Липатова. К р ы с н а я или крысиная - это значения не имеет. Классово-враждебная вылазка со стороны гражданки Фроленко налицо.

- Кто-нибудь еще хочет слова?.. Объявляю собрание закрытым. Люди быстро расходились, торопясь домой. У вешалки, в раздевалке, уже слышны были разговоры: о том, что 5-й номер трамвая редко ходит и что в детском отделе Пассажа появились прекрасные рейтузы. Бухгалтер приглашал Эрну Семеновну покататься на лодке.

- Да ну вашу лодку! - говорила она, протягивая к зеркалу губы, как бы для поцелуя.- Вот в кино бы сходить. О собрании, вредительстве - никто ни слова.

Софья Петровна быстро, не замечая дороги, шла домой. Ей казалось, что, когда она придет в свою комнату и закроет дверь,- голова перестанет болеть, все кончится, ей будет хорошо. В висках у нее стучало. Почему это так болит голова? - ведь на собрании, кажется, не курили. Бедная Наташа! Не везет ей в жизни! Отличная машинистка, и вдруг...

В комнате, на Колином столике, лежала записка: "Уважаемая Софья Петровна! Я опять приехал. Яша Ройтман подал на меня заявление в комсомол, что я был связан с Николаем. Меня исключили из комсомола благодаря тому, что я отказался отмежеваться от Николая, и сняли с работы. Очень тяжело быть исключенным из рядов. Подойду завтра. Ваш Александр Финкельштейн". Софья Петровна повертела записку в руках. Боже мой, сколько неприятностей сразу! С Колей, потом с Наташей, теперь с Аликом. Но Алик, наверное, сам виноват: наговорил там чего-нибудь на собрании. Он стал такой резкий. В день его отъезда, когда она опять спросила его осторожненько, не водился ли Коля с худыми людьми, он весь покраснел, как-то вжался в стенку и закричал на нее: "да вы понимаете, что вы спрашиваете, или нет? Коля ни в чем не виноват, вы что - сомневаетесь, что?" Конечно, на самом деле нив чем, смешно говорить об этом, но ведь подал же Коля какой-нибудь повод?.. Теперь, наверное, на собрании, Алик надерзил начальству. Разумеется, он должен был заступиться за Колю - но как-нибудь осторожно, тактично, выдержанно...

У Софьи Петровны болела голова. Собрание для нее будто еще не кончилось. В ушах звучал голос Тимофеева. У нее теснило в груди - ей казалось, что это голос Тимофеева стесняет ей грудь. Лечь? Нет, не то. Она решила принять ванну.

Что-то было такое в словах Тимофеева, от чего она вся цепенела. Ей казалось, что если принять ванну, это сразу пройдет. Она сама принесла дров из чулана и затопила колонку. Раньше дрова ей всегда приносил Коля, потом стал носить Алик, а после вторичного отъезда Алика в Свердловск - носила Наташа. Ах, этот Алик! Он, конечно, хороший мальчик и предан Коле, но очень уж резкий. Нельзя так с плеча. Не из-за его ли резкости и Коля сидит? Один раз в очереди, на Шпалерной, когда она сказала Алику, что деньги для Коли опять не приняли, он громко воскликнул: "бюрократы проклятые!" Он и в Свердловске, на заводе, мог так же себя держать.