Софья Толстая

Дома к Софье приходило отрезвление от светской пустоты. Балы отравляли ее душу, оставляя в голове невероятную сумятицу. После них она ходила по дому, а точнее, бродила, не зная, за что ей взяться. Ей хотелось снова вернуться на круги своя, к спокойной, тихой, размеренной жизни. Дети перестали слушаться, стали выходить из‑под контроля. Лёля, например, пользуясь случаем, мог не пойти в гимназию, обмануть madam, сказав, что у него болит живот. Madam не верила, возникла проблема, и Софья отказалась потворствовать лжи сына. Только в своих малышах она, как и раньше, находила радость и отдохновение. А Таня ворчала и упрекала Софью, когда та не могла поехать вместе с ней в театр или в концерт.

Сезон балов и выездов по традиции начинался непременно с Екатерининского дня, то есть с 24 ноября. В этот день принимала у себя старая фрейлина Екатерина Петровна Ермолова. У нее обычно бывала вся Москва, и, конечно, Софья не могла пропустить такого случая и отправилась туда с Таней. А вечером избранное общество собиралось у другой знатной именинницы — княжны Салтыковой — Головкиной. Но в это время был траур по государю, поэтому торжество подразумевалось без танцев. Но внезапно, как бы шутя, за рояль сел генерал Ден и стал наигрывать вальс. Боже мой, какой сразу поднялся визг от восторга. Тотчас же все закружились в вихре танца, поднялся праздничный шум, все плясали с безумным упоением. После Екатерининского дня начиналась бальная феерия до самого Великого поста. Порой Софья сбивалась со счета, на скольких балах она должна была побывать за это время: то у Орлова — Давыдова, то у Барманских, то у Тепловых, то у Оболенских, то у Боянус… Сплошные танцы вперемежку со спектаклями… Таня была в тюлевом зеленом платье с бархатными темно — зелеными птичками и сама порхала по паркету словно пташка. Дирижировал граф Ностиц, и все танцевали до упаду, так, что даже музыканты не выдержали и отказались играть. Уже было позднее утро, когда все, наконец, разъехались по домам.

Софья совсем сбивалась с ног от такой жизни, а ее дочь просто сияла от счастья. Таня часто удостаивалась чести станцевать котильон с самим распорядителем бала в первой паре, что, конечно, не могло не вдохновлять мама. Но кавалеры все были так себе. По четвергам встречала гостей уже сама Софья. Садилась в гостиной как «дура» в ожидании визитеров. В это время сын Лёля юлил у окна, высматривал, кто из гостей подъехал к дому. После — чай, ром, сухарики, тартинки. Все едят и пьют с большим аппетитом. Тем временем праздничный темп нарастал, и Софья совсем падала от усталости. Таня должна была играть в двух пьесах, а еще предстоял детский вечер, на который было приглашено 70 человек. Только детей насчитывалось более сорока. Все будут танцевать. Она договорилась с тапером, который прибудет к ней на этот большой прием. А потом, побывав у графини Капнист на репетиции, она и Таня стали невольными участниками всеобщей пляски, бешеного веселья, в котором участвовало почти десять пар. Просто чудо какое‑то! А после этого отправились к княжнам Оболенским, у которых также было очень весело. Как могла, Софья удерживала дочь всеми силами от лишних выездов, но у нее это плохо получалось. Перед постом они побывали на балу в Московском благородном собрании, где был представлен весь высший свет Первопрестольной, но Тане там было скучно.

Наконец наступил Великий пост, а вместе с ним в дом пришла тишина. Ведь порой за один только день Софья с дочерью успевали сделать до десяти визитов, а сами принять за вечер до тринадцати барышень и до одиннадцати молодых людей. Гостиная была полна «маменек». А Лёвочка в это время поучал Таню, что ей следует разбираться в людях. Так, говорил он, если молодой человек очень хорошо танцует мазурку, значит, он никуда не годится. Он мечтал выдать дочь замуж за человека конечно же выдающегося, но только не за светского льва. Но Таню в то время ничто не интересовало в жизни, кроме светских сплетен.

Отец ужасался, когда получал от жены счета о «ежемесячных неизбежных расходах», которые составляли 1457 рублей. Из них на воспитателей детей уходило 203 рубля, в том числе и на двух учительниц и двух гувернанток; на дом тратилось 547 рублей, а жалованье прислуге (в количестве одиннадцати человек) обходилось в 98 рублей; на прочие расходы (в том числе и «еду всем» было потрачено 300 рублей) — 609 рублей. Теперь Лёвочка не приписывал деньгам какое‑либо важное значение. Сами по себе деньги — не зло, считал он. Как, например, огонь, они могут быть использованы на добро и пользу. Они тяжелы лишь для христианина.