София. В поисках мудрости и любви

Кому было знакомо это чувство, для того обыкновенный крестьянский дом на три окна, построенный дедом, был дороже любых дворцов, и возможность вернуться сюда была важнее любых таинств, ибо только здесь коренилась память твоих предков, и только здесь тебе могло открыться самое главное в твоей жизни таинство. Когда ты снова прикасаешься к кованной ручке на воротах, ступаешь на деревянный настил и проходишь в ограду, где до сих пор витает аромат покосов и где тебя снова встречают и обнимают воспоминания о родных и близких, завершивших свой земной путь, но иногда еще продолжающих наведываться в отчий дом. Когда вечером после дороги идешь в ту же самую баню, где пахнет сухим деревом и прогретой глиной, в которую ходил мальчишкой, слушая с закрытыми глазами, как на голову мягко льется вода из ковша и голос бабушки трижды читает шепотом «Богородиса Дева радуйся, благодатная Дева Мария, благослованна Ты в женах, благословенен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еся душе нас. Аминь».

Впервые за несколько месяцев или, быть может, лет он проснулся в светлой горнице поутру, не ощущая ни усталости, ни желания как можно быстрее прожить очередной день. Он немного повалялся в кровати, заложив руки за голову, затем поднялся и заглянул в обрамленное резной оправой потускневшее зеркало, которое быстро его узнало и, как всегда, слегка исказило черты лица. Никаких планов на день у него не было, поэтому после кружки чая он решил пройтись по берегу реки, навестить заросшие шиповником склоны Журавлиного поворота, куда гонял на велике порыбалить или почеркаться в альбоме, делая наивные зарисовки и угадывая в камнях и деревьях сказочных персонажей, которых никто, кроме него самого, не замечал. Видимо, за последние годы с ним что-то произошло, потому что сейчас при всем желании он бы не смог нарисовать нечто подобное.

На Журавлином лугу он вошел по пояс в дебри папоротника и поднялся к изогнутой березе, на которую привычно забирался, когда пас деревенское стадо, чтобы скрыться от жары в тархуновую зелень березовой рощи. Как и много лет назад, здесь стояла такая же освежающая тень, хотя давно уж никто из деревенских не пас коров. Он не удержался и забрался на излучину между ветвями, развалившись в ней, как когда-то в детстве. Через пару минут по его рукам забегали муравьи, но они его не кусали и совершенно не тревожили — они признавали его своим. И эти заповедные берега — они тоже признавали его своим и понимали его лучше, чем кто бы то ни было. Они продолжали помнить о нем, даже когда он сам начинал о себе кое-что забывать.

В траве возле Бычьего Камня он споткнулся о старую березу, которую распилили на дрова приехавшие из города отдыхающие, оставив рядом с кострищем кучу мусора. Впрочем, это было все, что в конечном счете могли после себя оставить городские жители. Он прислонил ладонь к обрубкам и неожиданно вспомнил, как однажды сделал в своем альбоме набросок, изобразив эту березу в виде белогрудой дриады. Он так и не успел ее тогда дорисовать, и вот теперь лесная нимфа валялась перед ним разрубленной и обожженной. Дерево, которое за сотни лет не тронула рука деревенского мужика, стало дровами на одну единственную ночь в чьей-то жалкой и неоправданно жестокой жизни.

Вскарабкавшись по крутой тропинке на Бычий Камень, Евгений стал немигающим взором смотреть не то сквозь волны, не то сквозь пролетающие по небу облака. Какой-то шорох внизу заставил перевести взгляд — и он обнаружил у кромки обрыва большую черную змею, которая сворачивалась в кольцо, прогревая на солнце блестящие чешуйки. Змея никуда от него не уползала и не пряталась. Она расположилась подле ног, словно ручная, хотя всем известно, что ручных змей не бывает. И он тоже не ощущал никакой опасности, исходящей от этой змеи, напротив, он подумал, как хорошо, что на Журавликах водились змеи. Значит, чья-то любовь еще оберегала эти места. А березка-то, она что… вырастет другая березка, обязательно вырастет, лишь бы не сгинул в людском невежестве этот дивный уголок, лишь бы эхом доносилось до потомков хоть что-то из той первозданной благодати, которой когда-то дышали эти вековые березы.

Ни о чем больше не рассуждая, он шагал по густой траве, прислушиваясь к ветру, бежавшему рядом с ним по аметистово-белым цветкам тысячелистника. Он нашел способ просто быть, быть несмотря ни на что. Ничего не покидая, никуда не возвращаясь. За поворотом реки открывалось раздолье душистого луга, над которым возвышались Камни-Старики — две скалы, о которых с незапамятных времен слагались легенды. Но он продолжал идти дальше и дальше, испаряясь в знойном мареве луговых трав, чтобы навсегда затеряться и окончательно утонуть в бескрайних зарослях иван-чая.

Эпизод последний и первый В твоем и моем сердце