Софийские рассказы

Игнатова, маленькая красивая женщина в красном свитере, сильно обтягивавшем ее грудь, начала взволнованно читать, то повышая, то понижая голос. Позже я узнал, что до Девятого сентября она посещала студию Бояна Дановского и там обучилась дикции. Нам везло по всем статьям. Поэтому мы слушали внимательно и каждый понемногу куда-то уплывал. А Иван Г. Иванов что-то напряженно записывал в свою тетрадку, подавая нам пример усердия, в котором ему ни в коем случае нельзя было отказать. И так мы блаженно слушали, как вдруг в одном месте Топлийский прервал Игнатову и обратился ко мне:

— Я извиняюсь… Вот вы, у окна.

— Пожалуйста! — вскочил я, немного смущенный, так как увлекся в этот момент какими-то посторонними мыслями, какие часто обуревают меня в подобные минуты. (Разумеется, потом я опять сосредоточиваюсь.)

— Принесите в следующий раз небольшую черную доску и мел, чтобы я мог объяснить вам некоторые формулы более наглядно.

— Хорошо, — сказал я и сел на место.

— Принесите и тряпку для того, чтоб стирать, — добавил Топлийский.

— Непременно, — ответил я и продолжал слушать.

Так прошел первый час. Топлийский почти ничего нам не объяснял, поскольку не имел мела и черной доски. И это было весьма неприятно, но в какой-то мере простительно, потому что об этом надо было позаботиться еще в самом начале.

Не буду вам описывать перипетии, которые мне пришлось испытать, пока я не нашел эту злополучную черную доску. В конце концов помогла, разумеется, все та же Игнатова, потому как была сознательной. Уже на следующий день, узнав о моих тревогах, она прислала мне с моим Иваном сообщение, чтобы я зашел в школу за черной доской и мелом.

Помню, как сейчас, что, когда я пришел в школу, Игнатова отозвала меня в коридоре в сторонку и спросила, понизив голос, хорошо ли я знаю этого типа Топлийского, который не внушает ей никакого доверия. И откуда он притащился в наш квартал; до сих пор она его никогда не видела и не слышала. Я спросил ее, почему она называет Топлийского типом, если он ни в чем не провинился, но она мне ничего не ответила. Многозначительно помолчав, добавила только, что лекции посещать не будет из-за занятости по работе и чтобы я больше ее не искал. Все это меня озадачило, но любопытства я проявлять не стал, объяснив все женскими капризами Игнатовой. Разумеется, Ивану Г. Иванову я рассказал обо всем для сведения, сообщив ему и о намеках, которые она сделала. Иван Г. Иванов ничего нового к этому не прибавил, тоже объяснив поведение Игнатовой женскими капризами, поскольку ее самолюбие было задето назначением Топлийского, она якобы надеялась читать лекции сама, а тут ею пренебрегли.

— Что делать, брат, — вздохнул он, — слаб человек!.. Соберись с мыслями, приготовься. В следующий раз ты будешь читать на занятиях вместо Игнатовой.

— Пожалуйста, не надо, — возразил я. — Мне трудно читать, я запинаюсь… Да и в последнее время у меня без очков буквы прыгают перед глазами…

— Купишь очки, — сказал он. — Это партийное поручение.

— Да, но…

— Не возражай, брат!

Я хотел сказать еще что-нибудь, но смолчал.

Так я стал и секретарем кружка, и чтецом. И естественно, сблизился с Топлийским. Он снимал комнату у госпожи Хаджиевой, над «Граово», в сущности, в нескольких метрах от почтового отделения, и мне не стоило никакого труда заскочить к нему за инструкциями вечером, как, впрочем, и в любое время суток. Добавлю, что Топлийский держался исключительно корректно и не сказал ни слова об Игнатовой в том смысле, почему она оставила кружок, почему самовольно пропускает занятия, в то время как все из квартала лихорадочно учатся и повышают самообразование. Только раз он сказал мне со вздохом:

— Интеллигенция всегда выпускала свои когти, товарищ! Другое дело вы, рабочие…

Мне это польстило. Он показался мне еще более симпатичным. И я с еще большим усердием стал выполнять его поручения. Даже брал у него заранее «Капитал», чтобы прочесть предварительно те главы, которые предстояло изучать в кружке. По этой причине я часто бывал у него на квартире, входя и уходя без предупреждения.

Конечно, он держал меня на расстоянии. Был строгим, молчаливым. С головой ушел в лекции. Однажды он пожаловался мне на фарингит из-за беспрерывных публичных выступлений.

— Тяжела наша доля, Драган, — вздохнул он.

Я пожалел его и попросил Ивана Г. Иванова не так часто устраивать лекции, пока у Топлийского не пройдет фарингит. Но и без того лекции стали проходить все реже, и мы начали разлагаться. Первым перестал ходить повар, ссылаясь на расширение «Граово». За ним один за другим начали попеременно пропускать занятия эти, из кооперации, объясняя это тем, что у них увеличивается производство щеток. Только я один оставался на своем посту и усердно читал, несмотря на то, что в кружке порой было не более двух-трех человек.