Софийские рассказы

Месяца два я не показывал носа к Ивану Г. Иванову и товарищу Мичеву. Забросил вконец свое самообразование. Неприятно мне было думать и о налоговом управлении. А ко всему прочему жена моя постоянно допекала меня, спрашивая, как поживают молодожены, говорила и другие подобные глупости. Я молчал, терпел, стараясь подавить свое разочарование. Так продолжалось довольно долго, пока в конце концов не вышло наружу, как и следовало ожидать.

В конце марта меня срочно вызвали к товарищу Мичеву. Я даже не успел еще разнести по кварталу почту — письма, газеты, журналы. Подошел я к товарищу Мичеву и стал, как полагается, по стойке «смирно»:

— Слушаю, товарищ Мичев!

Он посмотрел на меня с усмешкой:

— Как дела?

— Все в порядке, товарищ Мичев.

— Готов ли ты опять заняться работой кружка?

— Конечно, — ответил я. — Главное, чтоб прошел фарингит у Топлийского.

— Оставь Топлийского в покое, — сказал товарищ Мичев, встав из-за стола и начав расхаживать по кабинету. — Мошенником он оказался.

— Что вы говорите, товарищ Мичев?

— Фактов сколько хочешь, — продолжал старый партиец. — Собрал все драгоценности этой самой неудачницы и удрал…

— Батюшки мои, ну надо же! — всплеснул я руками.

В это время в комнату вошла Игнатова, а следом за ней — слегка посеревший Иван Г. Иванов. Товарищ Мичев, обращаясь к нам, стоявшим перед его столом, сказал назидательным тоном:

— Начнете с первобытнообщинного строя… «Капитал» вам не по зубам… Игнатова будет проводить беседы, а вы ей помогать… И никакого отлынивания! Надо вести борьбу с невежеством!

Опустив головы, мы слушали товарища Мичева, и слова его проникали до самой глубины наших доверчивых сердец.

Столица

Когда миновала суровая зима и наступила солнечная весна, я сказал жене:

— Пришло время подумать о летнем отдыхе.

Она удивленно посмотрела на меня:

— Что это ты надумал?

Я объяснил ей, что люди уже записывают своих детей в пионерские лагеря на морском побережье и в окрестностях Рилы, где они укрепляют свое здоровье, чтобы потом успешно продолжать учебный год. Она посмеялась над моими словами и сказала, что лучшего курорта, чем Дряновский монастырь, нет нигде и вряд ли на всем белом свете можно найти подобное укромное местечко с рыбой и балканскими ягнятами, не говоря уже о козьем молоке и суджуке[5]. Ее младшая сестра постоянно пишет нам, чтоб мы приехали в гости, а не гордились своим столичным житьем, потому что социализм строится в стране повсюду и даже в монастырях.

— Хорошо, — сказал я. — В таком случае давай им напишем.

— Вот ты сядь да напиши, письма — это ведь по твоей части.

И действительно, сел я после работы на почте и написал письмецо, в котором спрашивал о здоровье свояка и его жены, о климатических условиях в монастыре и о многом другом, стараясь не заводить разговора о каком-либо отдыхе. И представьте себе, через четыре дня пришел ответ, отстуканный на пишущей машинке, поскольку свояк работал в бухгалтерии монастыря, где имелись счетные и всякие другие машинки.

«Черешня, — писал он мне, — в наших краях уже скоро созреет. Нужно всего деньков десять до ее созревания, говорю, солнечных деньков десять, каких у нас хоть отбавляй, и она будет готова к употреблению. О черешне мы вам сообщим дополнительно».

И правда, дней через десять мы получили его второе письмо, тоже отпечатанное на машинке, только уже с красной лентой.

«Здесь, — писал свояк, — в нашем краю, приятно, весело, куда ни глянь — зелень; выйдешь из города, посмотришь на зеленеющие поля, виноградники, фруктовые сады. Аромат цветущей акации разносится по всей округе. А на акации уже жужжат пчелки и с присущим им трудолюбием торопятся собрать ароматный и чистый мед. Смотрит человек на все это, и становится ему легко, весело, отдыхает он от своих трудовых будней».

— Да, — сказал я жене, — ты права. Край там действительно солнечный и полезный для здоровья. Как только Иван закончит учебный год, немедленно уедете. А потом, может быть, и я подъеду деньков на десять, если получу отпуск.

— А почему только на десять? — удивилась жена.

— Чтоб не доставлять лишних хлопот Еленке, — сказал я.

Жена моя только руками всплеснула:

— Да они умирают по нашему Ивану! Своих-то нет!