Софийские рассказы

Поначалу до меня как-то не дошел смысл сказанного, но, когда я поразмыслил над услышанным, понял, какая тяжкая обида наносится свояку и мне, потому что его произведения мне действительно нравились. Я невольно увлекся и пристрастился к этому делу, продолжая разносить рассказы по редакциям, ругаться с редакторами и говорить им, что они оторвались от народа, погрязнув в удобствах столичной жизни. Ко всему этому и свояк звонил мне непрерывно, и мы подбадривали друг друга, охваченные недовольством. Дело дошло до того, что свояк в конце концов сам приехал в Софию, чтобы утрясти свои творческие вопросы, так как известно, что под лежачий камень вода не течет. Это совпало с окончанием летних каникул Ивана. Разумеется, для меня это был удобный случай, поскольку он решал проблему возвращения домой моей жены и сына и мне не нужно было ездить за ними и тратить деньги. С ними приехала и Еленка, младшая сестричка жены, худенькая, смешливая и довольно миловидная женщина. Ей хотелось походить по Софии, где она когда-то училась, и помочь моей жене, нагруженной чемоданами, и корзинками, и съестными припасами, необходимыми к зиме. Одним словом, в доме сразу появились еще четыре человека — все здоровые и крепкие, загоревшие на летнем солнце. Повсюду запахло грушами, яблоками, балканской ракией, которую свояк сам не пил, но которой любил угощать своих близких. Да, сразу вдруг стало весело, тем более что Еленка готовилась выступить на конкурсе народных песен на Софийском радио, которые в то время пользовались большой популярностью и часто исполнялись. Свояк был бодрым и полным сил. Он постоянно грозил редакторам, что, дескать, еще наступит им на горло. Как и Еленка, он был худым, но высоким, с усами и все время улыбался, будто море ему было по колено. Жена моя стала как-то мягче, пополнела на монастырском питании. По всему было видно, что курорт подействовал и на нее, потому что и она нет-нет да и подхватит вместе с Еленкой народную песню в унисон с радио. Об Иване и говорить нечего. Он продолжал пропадать на улице, забыв, что учебный год на носу. Я тоже был доволен и материальным подкреплением к суровой зиме, и тем, что набрал сил и для своей службы, и для занятий в партийном просвещении. Занятия мы намеревались продолжить в налоговом управлении, переходя от первобытнообщинного к рабовладельческому строю, как это и было предусмотрено программами.

Радость наша продолжалась неделю. Первой подала голос моя жена:

— Еленка, нельзя ли радио немного тише сделать?

— Да это же не радио, — ответила Еленка.

— А что ж это такое?

— Я пою.

— Глупости… Это радио было!

— Что, я плохо пою, Радка? Через месяц мне на конкурсе выступать!

Жена замолчала. Я слышал только, как она резала ножом лук.

— Что это вы надумали? — снова неожиданно подала голос жена, продолжая стучать ножом. — Уж не хотите ли вы софийцами стать?

— А что, может, и так, — ответила Еленка. — Тебя это не радует?

Жена моя промолчала.

— Дела наши улаживаются, Радка, — продолжала Еленка. — Любчо предлагают место бухгалтера в молодежном издательстве. Я вот выдержу конкурс, и все будет в порядке.

— А прописка? А квартира?

— Ерунда, все утрясется…

Жена показалась в открытой двери кухни со слезящимися глазами из-за репчатого лука, который она резала, и многозначительно посмотрела на меня. Постояв, захлопнула дверь, чтобы меня не видеть. Два дня она со мной не разговаривала. Кончилось тем, что она поругалась, только не со мной, а с Еленкой. Я застал их на кухне стоящими друг против друга перед неубранным столом.

— Ты еще меня будешь учить?! — кричала одна.

— Да, я тебя буду учить! — отвечала другая.

И слова, слова, слова — не было им конца! Еленка и безрассудная, Еленка и вертихвостка, у Еленки и детей нет, потому что она с шестнадцати лет шлялась с парнями без всякого разбора… Я сгорал от стыда, сидя в уголке прихожей и схватившись за голову. Потом, как и полагается, они начали драться. Жена моя — а она была покрепче сестры — вышвырнула Еленку из кухни, плюнув ей вслед самым презрительным образом. Это было ужасно! Свояк, вернувшись, чуть не заплакал.

— Две родные сестры! Две родные сестры! — твердил он. — Как же так можно? — А потом добавил: — Нет, я этого не перенесу!

Он увел заплаканную Еленку из дома. До позднего вечера они не появлялись. Возвратились поздно ночью, но когда — мы не слышали. Только увидели потом, что они завесили дверной проем в прихожую простыней, чтобы мы не видели их лежащими в кровати. Спали часов до десяти. Потом встали, умылись и ушли снова. Так продолжалось несколько дней. Наконец свояк сказал мне:

— Слушай, Драган, мы с тобой мужчины и можем разобраться по-мужски… Дело очень серьезное… На днях мне дадут ответ насчет работы в трех местах…

— Я не возражаю, свояк, — ответил я, — главное, чтобы сестры разобрались. Я могу и втроем, и втридцатером жить в этом помещении, и все равно мне не будет тесно… Ты согласен?

— Да, душа у тебя широкая. Но Радка, что делать с Радкой? А ты сам знаешь, что железо надо ковать, пока горячо…