Софийские рассказы

— Нет ничего проще. Предоставь это мне. Все сделаю как полагается, все расставлю по местам.

— Спасибо, но я все равно не останусь. Приготовьте мне счет.

— Я тебя прошу, Масларский! Нет, я запрещаю!

Мы поднимались по лестнице, и я, пользуясь случаем, напомнил ему обо всех безобразиях, с которыми мне пришлось столкнуться. Не забыл сказать и о брынзе. Он мне пообещал, что завтра же выбросит бочки, а в туалете прикажет насыпать побольше хлорки. Душ всегда будет открыт. Теплая и холодная вода будет круглые сутки. Мне он скоро выделит отдельную комнату. Он даже показал ее мне. До сих пор там жил директор, командированный.

Я продолжал хмуриться, а Гном смотрел на меня умоляюще и снова начал ссылаться на Векилова, мол, он понятливый и, если я выеду, задумается над этим фактом… Он долго еще что-то мне говорил, но я отодвинул его в сторону и заторопился уйти к себе в комнату. Там было тихо. Все спали. Глядя на свою смятую, неубранную постель, я подумал: «Векилов понятливый… Векилов простит…» Не раздеваясь, бросился на постель и сразу же заснул.

Получилось так, как я и думал: по комбинату поползли слухи, что я водил в гостиницу женщин и развратничал с ними ночи напролет. Злые языки утверждали, что женщины были замужние, что я дарил им подарки, что среди моих любовниц была и одна девица, на которой я обещал жениться. После этого все, особенно женщины, стали смотреть на меня с любопытством. Все мои усилия объяснить, что речь идет о другом Масларском, не принесли результата.

Самым неприятным было то, что бай Драго отложил запланированную пирушку. Ни тебе карпа, ни утки, ни белого вина. В конце концов, решил я, можно и без утки прожить. Буду-ка я лучше выполнять свои нормы, может, кто-нибудь и скажет обо мне доброе слово; уйду в себя, стану гордым и неприступным.

Однажды мне передали, что меня вызывает начальник милиции Векилов. Вначале это ошарашило — слишком живы еще были в моем сознании воспоминания, но затем меня разобрало любопытство, и я пошел в милицию. Страха я не испытывал, потому что, как говорится, воробей я был стреляный. Чего мне было бояться? Я даже решил с ними поскандалить, если они начнут читать мораль. Слишком уж много мне давали до сих пор всяких советов. Хватит! Сыт по горло!

Вот с таким настроением я и перешагнул порог милицейского управления. Наконец-то я увижу Векилова! К моему удивлению, он оказался худым, болезненного вида человеком с бледно-желтой, сморщенной на лице кожей. Голова его высовывалась из широкого стоячего воротничка, как голова черепахи из панциря. Глаза у него были большие, навыкате. Я сразу предположил, что у него базедова болезнь. Позже, когда мы разговорились, я узнал, что его еще с тех пор, когда он сидел в тюрьме как политзаключенный во времена фашизма, мучает язва желудка. К тому же оказалось, что мы с ним земляки, из соседних сел, что и он пострадал в 1951 году, но сейчас снова работает на старом месте и чувствует себя отлично, несмотря на болезни.

— Почему я такой худой? — спросил он и ответил: — Сам себе удивляюсь. Ем я достаточно… Вон коллеги мои — люди полные, крепкие, здоровые. Их и уважают. А меня, простите, несерьезным считают… Да, молодой Масларский… А ты отдуваешься… Донжуана из тебя сделали… Интересно… А почему бы и нет? Хорошая слава… — Он похлопал меня по плечу и сел рядом в кресло.

Кабинет у него был просторный, все стены увешаны плакатами. Я понял, что имею дело с человеком добрым, который на своем месте долго не продержится.

— Ты мне все-таки правду скажи: прежде когда-нибудь такое свинство в гостинице бывало или нет?.. Только правду говори. Я не люблю, когда мне врут.

— Ну что вы, — возразил я. — Как можно?

— Ни разу? Интересно… И Гюзелев говорит, что женщины не ходили… Кстати, как он, этот Гюзелев? Гостиницей управляет?

— Порядочный человек.

— Совершенно?

— Головой ручаюсь.

— Я бы не советовал тебе торопиться с выводами. — Он встал и снова вернулся за свой стол.

Я смотрел на него с любопытством.

В кабинете было светло, в открытые окна ярко светило летнее солнце. Над столом висела увеличенная фотография — Ленин читает «Правду». На столе стоял портрет Феликса Эдмундовича Дзержинского.

Во мне будто что-то перевернулось. Внезапно я почувствовал к Векилову симпатию.

— А что скажешь о своем однофамильце? — неожиданно спросил он.

— Тоже хороший человек… порядочный.

— Значит, все хорошие, все порядочные… А кто же тогда плохой? Милиция?

— Я этого не говорю.

— Ты не говоришь, но это само собой разумеется… Да, слишком ты доверчив, дорогой мой… «Недостаток, который вы скорее всего склонны извинить, — легковерие…» Чьи это слова?.. Нашего учителя Маркса…

Он, вытянув тонкую шею, повертел головой и поправил белый подворотничок кителя. Ему все казалось — что-то у него не в порядке, что-то не так на нем сидит.

— Видишь вот эти квитанции?

Я привстал. Он размахивал передо мной пачкой смятых грязных бумажек и огорченно смотрел на меня, как-то по-особенному приподняв одну бровь.

— Сделки… грязные сделки…. Сводничество, махинации, шарлатанство…

— Не понимаю.