Софийские рассказы

Она открыла сумочку, чтобы взять носовой платок. Пахнуло знакомым, десятилетней давности ароматом, и мне стало приятно. Она сердито вытирала платочком свой курносый носик и смотрела прямо перед собой. Я подумал, что Виолета напрасно нервничает, поэтому решил ее успокоить:

— Ты все такая же, какой была и тогда…

— Ах, оставь, ради бога!

— Честное слово.

— Да, в общем-то хуже не стала. Только злей. — Она втолкнула платочек на место и резко щелкнула замочком сумки, будто кому-то мстя. — Люди меня сделали злой.

Мы опять замолчали. Я уже боялся продолжать разговор. Кто знает, чем он может кончиться. Между тем мы приблизились уже к железнодорожному мосту. До центра города было уже недалеко.

— Ты можешь меня довезти до площади… Перед заводом.

— Куда ты пожелаешь, — ответил я.

Я произнес это миролюбивым тоном, и, может быть, поэтому к ней вернулось ее прежнее настроение. Она улыбнулась, пристально глядя вперед через стекло кабины.

Я развернулся у театра и быстро понесся к заводу. Мы больше не произнесли ни слова, точно все, что мы могли сказать, было уже сказано.

На площади перед заводом горели все лампы уличного освещения. Я спросил ее:

— Что у вас за торжество?

— Вечер памяти поэта… Приходи! Будет интересно. Через полтора часа.

Я остановил машину точно перед выходом. Прощаясь, она поблагодарила меня за это и за рекомендацию, которую я ей написал.

— Я теперь работаю в заводской библиотеке, — сказала она. — Теперь будем видеться чаще.

— Конечно, Виолета.

— А сегодня вечером тебе было бы полезно послушать стихи. Или ты по-прежнему ненавидишь поэзию?

— Не надо, Виолета!

— Что не надо? Знаю я тебя! — Она повернулась и пошла к залитому ярким светом зданию клуба. Каблучки ее дробно застучали в тишине.

Спустя полтора часа я был на вечере памяти поэта. Партер и оба балкона были переполнены. Наши люди любят литературно-музыкальные мероприятия. Ко всему прочему в конце вечера обещали показать фильм.

Я вошел в ярко освещенный зал в некотором смущении — с трибуны уже читали доклад. В центре стоял стол президиума. В глубине сцены висел нарисованный углем портрет поэта — наверное, работа заводского художника. Поэт был изображен в лавровом венке.

Какая-то женщина в синем халате, по-видимому дежурный администратор, привела меня в первый ряд, где обычно оставляли свободные места для официальных гостей, и пригласила меня сесть. Из-за этого я страшно смутился, но еще больше — от внимания с любопытством смотревших на меня людей. И только усевшись на место, я мог спокойнее оглядеться. В президиуме я увидел Виолету, начальника бригады Иванчева, бай Драго, Гергану. Докладчик, незнакомый молодой человек, с неимоверно пышными волосами, читал доклад, уткнувшись носом в текст, — видимо, был близорукий. Луч света одной из ламп бил ему прямо в лицо, и это сильно ослепляло его… Докладчик говорил о самоубийстве поэта как знамении и символе того времени, в которое поэт жил. Меня очень заинтересовало все это, и я невольно заслушался. Доклад увлек меня. К тому же докладчик цитировал отрывки из стихотворений этого поэта. Я слушал, и все мое существо переполнялось каким-то особым волнением, будто все, что я слышал, говорилось обо мне: «…Когда в воскресенье вы придете на базар, шумящий на берегу Марицы, вы увидите лежащее для продажи пальто… Подходите, люди! За тысячу я его купил, за сто продам! Я продам это пальто, но никогда не продам себя… Никогда не продам мою песню… Тяжко мне, очень тяжко… Как жесток этот мир!..» Мне хотелось понять причину этой муки, любопытство мое росло. Почему он ушел из жизни? Когда это произошло? Я чувствовал, как меня душит весь этот огромный зал, переполненный людьми, которые пришли, чтобы услышать истину… Где она скрыта, эта истина?.. Жил-был на свете мальчик. Подрос он и пошел по земле на поиски подвигов и славы… «Налетай на меня, ветер, не давай мне спокойно спать… Пусть я ни на миг не забуду и эти устремившиеся ввысь строительные леса, и эти улыбки, и слезы, и эти зори над городом, и эти влажные мостовые, и эту вечную, неистребимую тревогу…»

Я не все понимал из того, что говорилось, но мне было очень трудно согласиться со словами докладчика. Очевидно, он любил поэта, но как будто не смел сказать все, что знал о нем. Он говорил о его родном селе, о фуфайке, в которой юноша приехал в новый город, о мостовых, о строительных лесах, которые поэт воспел, о его одинокой могиле, поросшей травой, о железной дороге, проходящей мимо кладбища… Дымят трубы, восходит солнце, растет трава… поэт живет… Я все больше мучился, остро ощущая собственное одиночество. До сих пор я старался не пускать его в свое сердце. А теперь оно врывалось в душу и терзало меня… Я равнодушно и безразлично растранжирил часть своей жизни… «Меня мучает жажда, но я не стану открывать латунный краник… Я хочу найти живительный источник под нависшей скалою, опуститься перед ним на колени и напиться прямо из него! Мама! Из очей твоих горячие слезы падают на холодную плиту надгробья… В сердце человеческом живет мечта — оно жаждет, чтоб его приласкали…»