Князь Львов сказал министру, что на предстоящем совещании среди деятелей несомненно будет поставлен общий вопрос, а общий вопрос есть вопрос конституции. Министр ответил, что он не верит конституции, но если бы этот вопрос оказался поставленным, то и его необходимо было бы разрешить. В вопросе о конституции его, министра, смущает, что это равносильно распадению Империи, ибо как удовлетворить тогда Польшу, Армению и другие племена и народности. Свое положение министр находит весьма прочным, поворота к прошлому быть не может и, если бы он, например, сменен Штюрмером, то последнему оставалось бы только продолжить начатую политику.
Тогда многое менялось. И. И. Петрункевич получил разрешение приехать в Санкт-Петербург. Он пришел на квартиру к директору Департамента полиции А. А. Лопухину, который принял его с небывалой учтивостью и даже выразил радость в связи со снятием с Петрункевича ограничений. Лопухин обещал устроить ему встречу с новым министром князем П. Д. Святополк-Мирским. В конце октября, вечером, Петрункевич явился на Фонтанку, в Департамент полиции. Его провели в кабинет на первом этаже.
Передо мною стоял еще не старый генерал, совсем не воинственного вида, приветливый, с добрыми глазами, простой и симпатичный. Он стоял за письменным столом, разделявшим нас, и протянув руку через стол, он пригласил меня занять кресло, стоявшее против стола.
Князь подтвердил, что все ограничения, наложенные на Петрункевича, сняты. Они поговорили о предстоявшем земском съезде. Святополк-Мирский не был против, но должен был доложить об этом императору. Он сообщил о съезде председателей управ. Оказалось, что предполагалось собрание земских гласных — а на это разрешения не было.
В скором времени Петрункевич и И. В. Гессен оказались в особняке С. Ю. Витте на Каменноостровском проспекте. Витте принял их в своем кабинете. Петрункевич пытался доказать, что конституционный строй неизбежен, что правительству придется уступить. Витте ему оппонировал тоном, не терпящим возражений:
В своем суждении… вы не принимаете в расчет, во-первых, что государь относится к самодержавию, как к догмату веры, как к своему долгу, которого ни в целом, ни в части он уступит кому бы то ни было не может. Это его вера, и вы бессильны ее изменить; во-вторых, общество русское не настолько сильно, чтобы вступить в борьбу с самодержавием, которые опирается на тысячелетнюю историю, на веру в его жизненность и силу и на привычку видеть в нем свою защиту и опору. Крестьянство будет на стороне самодержавия, а не на стороне так называемого общества, которое будирует, не учитывая своих сил.
Витте
не верит в силу идей и знает, что человечеством двигают не идеи, а материальные интересы. Интересы же народа тесно связаны с интересами самодержавия, которое одно могло дать народу в 1861 году свободу и землю вопреки желанию дворянства, и тогда будировавшего против самодержавия, как теперь будирует общественность, интересы которой лежат не в одной плоскости с интересами народа.