Союз Сталина. Политэкономия истории

По итогам Большого террора была проведена коренная чистка руководящих органов НКВД: был расстрелян, зачастую вместе с женами, почти весь высший состав НКВД Ежова (так же, как ранее и Ягоды) начиная с наркома, замов и начальников Главных управлений Госбезопасности. За время чистки с 09.1938 по 07.1939 доля руководящих сотрудников НКВД имевших только начальное образование сократилась в 2 раза с 43 до 19 %, а высшее — наоборот увеличилась с 10 до 38 %; доля вступивших в партию во время гражданской войны 1918–1920 гг. сократилась более чем в 3 раза с 49 до 14 %, а доля тех, кто вступил в партию в 1925–1932 гг. — наоборот выросла с 20 до 68 %[2194]. Всего за 1937–1939 гг. было репрессировано около 20 тыс. чекистов.

Свертывание Большого Террора в значительной степени произошло под давлением начавшегося экономического кризиса. «Первый грозный симптом глубокого неблагополучия в финансовой системе появился, — как отмечает Г. Ханин, — при составлении бюджета СССР на IV квартал 1937 года, когда его дефицит первоначально составил… 25 % на квартальном уровне, — колоссальная величина, свидетельствующая о глубочайших диспропорциях в экономике». В 1938 году «разрыв между ростом товарной и денежной массы принял чрезвычайно большие размеры…»[2195]. «Необходимо прекратить инфляцию, — писали в то время корреспонденты с мест, — и ввести золотое обращение»[2196].

Наступление кризиса отметил 25 января 1938 г. в своем дневнике В. Вернадский: «в Москве не хватает продовольствия, тревожное недоумение»[2197]. Еще хуже, отмечает Ханин, обеспечивался в этот период спрос на непродовольственные товары, «дефицит даже простейших из них… стал постоянным явлением и в Москве[2198]. «В 1938 году сводки НКВД и отчеты Наркомвнуторга, — подтверждает Е. Осокина, — сообщали о многотысячных очередях в крупных промышленных центрах, куда стекалось население со всего Советского Союза покупать ширпотреб»[2199].

Объективные причины кризиса были усугублены, как отмечают исследователи, дезорганизацией «вызванной массовыми репрессиями»[2200]. «Чистки» привели к тому, пояснялось в 1938 г. в письме М. Пахомова в ЦК на имя Сталина, что «атмосфера недоверия и излишняя подозрительность… суживают размах работы, тормозят инициативу и энергию работников и чрезвычайно вредно сказываются на всей работе…»[2201]

* * * * *

Репрессии явились объективной и неизбежной оборотной стороной ускоренной индустриализации в стране, которая оказалась зажатой в тисках: С одной стороны, своего прошлого — отсталой, нищей, разоренной и радикализованной мировой и гражданской войнами, полуграмотной, полуфеодальной страны, на которую давил огромный демографический навес; С другой стороны, тиски Репрессии все жестче сжимало настоящее, в виде углубляющейся Великой Депрессии и надвигающейся внешней угрозы, задававшей форсированные темпы происходившей трансформации. «Наш темп таков, — пояснял председатель Колхозцентра Г. Каминский, — что никакая литература не может угнаться за ним. Мы знаем, что для того, чтобы написать хорошую книгу, нужно очень много времени. А что это будет за книга? Пока она написана, она уже устарела. Когда ее отправили в типографию, она уже стала реакционной, а когда ее выпустили в свет, она стала чуть ли не контрреволюционной»[2202].

Осуществление ускоренной индустриализации, в этих сходящихся ограничениях, было возможно только при условии абсолютной политической стабильности, Репрессии, по своей сути, явились расплатой за экономическую и социальную отсталость страны, которая в условиях нарастания внешней угрозы, прямо и непосредственно ставила вопрос о самом существовании русской цивилизации. Вместе с тем Репрессии стали настоящей трагедией для многих миллионов людей и они не прошли бесследно. Масштабы и характер Репрессий показали, как тонка ткань человеческой цивилизации, и в долгосрочном плане привели к сужению возможностей эволюционного развития общества.

Репрессии настолько сильно повлияли на сознание и последующее развитие общества, что поставили под сомнение саму ценность достижений всей сталинской эпохи. Эти настроения наглядно проявились уже на первом послесталинском — ХХ съезде партии (1956 г.), впервые приоткрывшем данные о репрессиях.