Сохрани мою речь навсегда… Стихотворения. Проза (сборник)

Стих. Батюшков продолжает диалог с этим поэтом, начавшийся в «Нет, не луна…» и в «Чуть мерцает призрачная сцена…» (где «Слаще пенья итальянской речи Для меня родной язык» было полемикой против батюшковского предпочтения итальянского благозвучия русской грубости). Гуляка – по батюшковскому очерку «Прогулка по Москве» (в частности, по Тверскому бульвару, где в Доме Герцена жил ОМ, и репродукция автопортрета Батюшкова висела у него на стене), отдаленно напоминавшему прошлогодние белые стихи ОМ. Замостье – видимо, Зарядье или Замоскворечье. Дафна – видимо, «Зафна» из стих. Батюшкова «Источник», написанного тем же размером. Говор валов – из его элегии «Тень друга», любимого стихотворения ОМ. Колокол братства – знаменитое дружеское послание Батюшкова «Мои пенаты» (ср. «Есть целомудренные чары…») и та же «Тень друга». «Умирающий Тасс – элегия Батюшкова; как Тассо, так и Батюшков кончили умопомешательством. Горожанином называл Гумилев в рец. на «Камень» самого ОМ; вечные сны переливай (со сниженным образом анализа крови) – ср. «блуждающие сны» в стих. «Я не слыхал рассказов Оссиана…».

Стихи о русской поэзии – гротескный монтаж образов русской классики. Державин – в позе портрета Тончи (см. прим. к «Грифельной оде»), с татарским кумысом (Державин считал себя потомком татарского мурзы Багрима, а «его гений думал по-татарски», – по словам Пушкина; початок – початая бутылка); Языков – в его обычной маске разудалого хмельного бурша; чудовища из стих. 3 – по образцу сна Татьяны из «Онегина» (оттуда же конский топ в рефренах). Сквозной образ грома скрещивает «Гром победы раздавайся» Державина и «Весеннюю грозу» Тютчева (а по… мостовой – еще и «Медного всадника»), покатая земля и ручьевая плетка восходят к Маяковскому, запахи жасмина, укропа, коры русифицируют «Искусство поэзии» Верлена, белки в страшном колесе напоминают о ст. «Франсуа Виллон», а задрожавшая смоковница – едва ли не из Матф. 21. 19. Стих. 1 радостно, в стих. 2 уже вражда, угодливость, рабство и плеть (был вариант: «И в сапожках мягких ката ‹палача› Выступают облака»), стих. 3 уже целиком из чертовщины домашнего ада (тема, близкая С. Клычкову; про строки там без выгоды уроды режутся в девятый вал – в «девятку» – он сказал Мандельштаму: «Это мы»). Комической припиской к этим стихам выглядит стих. «Дайте Тютчеву стреко́зу…», подающее ассоциативные образы в виде прямой загадки: стрекоза у Тютчева только в стих. «В душном воздухе молчанье…», «Три розы» – стих. Веневитинова, перстень носил Пушкин, воспевал Веневитинов (эксгумация останков Веневитинова и изъятие его перстня для музея произошли совсем недавно, в 1931 г.) и (в прозе) Баратынский; облака Баратынского – из стих. «Чудный град порой сольется…», подошвы – у ОМ символ поэтических исканий («сколько воловьих подошв… износил Алигьери…» в «Разговоре о Данте»); имя Фета (действительно страдавшего одышкой, как и ОМ) каламбурно сближено с нем. fett – жирный.

В противоположность стихам о русской поэзии стихи К немецкой речи, о языке предков ОМ, прославляют уют, добродетель и верность: посвящение – новому другу, биологу Б. С. Кузину (см. «Путешествие в Армению»), при нем ОМ – как молчаливый Пилад при Оресте. Герой стихотворения – поэт Эвальд Христиан фон Клейст (1715–1759), друг Лессинга, автор идиллической поэмы «Весна», погибший в Семилетней войне и с почестями погребенный русскими офицерами (на губах его Церера, мир и процветание); Бог-Нахтигаль (соловей) – из стих. Гейне, где соловей, как Христос, приносит себя в жертву за всех птиц. Валгалла – древнегерманский рай, частый образ у предромантиков; Гёте родился во Франкфурте только в 1749 г.; буквы прыгали – ср. «Танцующие буквы» из «Карнавала» Шумана.