Сокол, № 1, 1991

И он начал рассказывать историю, будто вычитанную из детективных книжек. Храм-то строил первый архитектор его императорского величества Николая I по фамилии Тон. А были и другие архитекторы рядом. Один из них — Никита Мостовиков, предлагавший делать Храм поменьше да попроще, чтобы не выпячивался среди других, не давил на старину…

— Эх-хе-хе, — вздохнул старик, — знал бы он, что со стариной-то потом сделают…

Так вот, построил этот Никита себе красивый домик — «Теремок», а в нем вместе со старыми книгами собрал все о Храме Христа Спасителя, в том числе и копии чертежей. Потом в этом «Теремке» жил внук Никиты — Вадим Мостовиков. И после революции, в начале двадцатых годов, случилась беда — ограбили «Теремок». Сторожа зарезали, женщину, которая была в доме, задушили. Ничего почти не украли, а папки с копиями чертежей распотрошили и унесли все, что касалось Храма, особенно его цокольной части.

— Чуешь? За десять лет до того к Храму руки-то тянули.

— Ну и чего? — заинтересовался Ефим, хотя детективов и сам тут, в подвале, перечитал уйму и эта история была не из самых заумных. Только и делов — два трупа.

— Это дядя Миша рассказывал. А потом Петро, про которого я говорил. — При этих словах старик как-то странно икнул, блеснул стеклянным глазом и уставился испуганно в угол за спиной Ефима, и будто кивнул кому-то. — Все по плану, все по плану. — Проморгался и продолжал: — Так вот, Петр потом рассказывал, что отыскал он следователя, который вел дело. Все подтвердилось.

— Ну и чего? — снова спросил Ефим.

— Чего, чего, чертежей нет, где искать? Спасибо, дядя Миша надоумил. Был, говорит, в старину такой обычай: при закладке храма под алтарем зарывали ценности, что жертвовали люди.

Ефим даже встал при этих словах, рассерженный, заходил по гулкому подвалу.

— Так там же теперь яма, бассейн. Все же вырыто.

— Это теперь яма, а тогда, после взрыва, гора была, а под ней все целое.

— Но теперь-то яма. Золото вырыли.

— Вырыли…

— Ну вот, а то — золото, золото! Теперь только золотничать остается. Вот оно. — Ефим ударил кулаком по черному стояку. — Может, ты про то, что в канализационных трубах? Может, намекаешь, что мы, дескать, золотари?!.

Ефим недобро поглядел на старика, помотал головой. Вертелось в голове какое-то всеобъясняющее слово, не вспоминалось.

— А можа, осталось? Можа, поглядим?

Старик указал недопитым стаканом в темень за трубами, где был его, Ефимов, закуток и ржавая дверь в подземелье. Ефим поежился, вспомнив холод и крыс, и жуть, которую испытал однажды, но сказал бодро:

— А чего. Говори, где — я погляжу.

— Один не найдешь, вместе надо. Как вот дверь открыть?

— Не проблема.

— Открывал? — насторожился старик.

— Давно.

— Далеко ходил?

— Не. Противно там и вообще…

— Это верно. Ну да надо пойти. Фонарь-то есть?

— Фонарик электрический.

— Не годится. Надо, чтоб надолго.

— Аккумуляторный?

— Хоть бы и аккумуляторный.

— Дома у меня есть. Ты посиди, я сбегаю.

Он быстро оделся, но вдруг спохватился: а ну как старик без него заберет золото и бутылку заодно и смоется?

— Я тебя запру, — сказал твердо. — Чтобы не лезли. Заперто и заперто…

Простучали шаги на лестнице, громыхнул наверху замок, и все стихло. И тогда из серой стены вычленилась фигура человека, медленно проявились черты лица, как проявляется изображение на фотобумаге, опущенной в раствор. Еще через минуту перед стариком стояла точная копия бывшего дружка Петра Маринина, молодого, каким он был полвека назад, с усиками, как у ресторанного щеголя, только что глаза — черные провалы. Старик поежился. Который раз встречался он с этим оборотнем, а все жуть берет. Сказал сердито:

— Чего опять явился? Я свое дело знаю.

— Мы верим вам, — сказал оборотень голосом, совсем не похожим на голос былого Петра. — Но у нас все ждут результатов.

— Как будут, узнаете. А пока не лезьте. Перепугаете мне слесаря, как я тогда под землю попаду?

Фигура медленно растаяла. Старик пошевелился на скрипучем стуле, оглядел все стены, затем налил себе чаю, поставил локти на верстак и задумался, глядя сквозь стакан, который держал в руках. И опять поплыли перед ним воспоминания: жаркий летний полдень, искрящаяся гладь реки, заросли лопухов на берегу, белых от пыли, слетающей с горы камней и щебня, оставшихся от первого Храма Москвы…

* * *

В тот день проснулся Климов, как всегда, с ранними гудками. Кричали, заливались фабрики да заводы, звали рабочих. Люди узнавали свои гудки и спешили на зов, боясь опоздать. Всяк знал: на бирже труда очередь нескончаемая, не дай бог оказаться в хвосте. Все равно вскакивать тогда с гудками и бежать. Куда? На биржу труда. Горька шутка. Кто не испытал, тот не знает.