Соколиная книга

* * *

Когда Бог проклял землю, то ветрами

замел дороги к истине самой
и все живое выдернул с корнями.
И сгинул род людской.

И лишь деревья по земле незрячей,

как высохшие ящеры, ползут.
И, заклиная небо, корни прячут
и новой почвы ждут.

1991

* * *

Убиенному войску в былинах лежать навсегда.

Я последний солдат,
на кресте целовавший судьбу.
Сквозь подошвы мои прорастает трава-лебеда.
Через вещую кровь я по трупам иду на Стамбул.

Оборванкой свобода встречает меня у ворот,

собирая копеечку
в русский поверженный щит.
Нерадивая память в забвенье считает ворон,
распластавших крыла надо мной
в православной ночи.

Над Софией, как Китеж,

восходит печальный Исус,
неразумный народ свой
пытаясь представить во тьме.
Крик печали плывет с минарета,
как будто в лесу,
и не виден сквозь морок
Егорий на белом коне.

В недрах рода идет эта гибель-игра.

И у ног цитадели не видно родного следа.
Запинаясь о собственный труп,
я иду на Царьград.
Через душу мою проступает трава-лебеда.

19 ноября 1991

Мое древо

Вдоль по тени креста,

заслонившего ворогам небо,
древо жизни моей
пролегает по отчей земле —
по-над проклятой Богом,
обильной невзращенным хлебом,
где сквозь душу мою
пролетает Яга на метле.
И свистит Соловей,
и разводит чертей дева-рыба,
и поганый Тугарин
стрелу запускает в зенит.
Ветки древа сего,
раскорячась, вздымаются дыбом,
ветер с древа рыдать
на заросший могильник летит.
Там встает русский дух,
наливаясь антоновским соком,
слезы с голых ветвей
обретают в природе лицо.
Внук взял дедовский щит, —
его память в просторе высоком
мать-земля оживляет
руками своих мертвецов,
что растут из нее.
И вступающим в русское поле
меч и посох дают.
А когда они гибнут в миру,
древо жизни моей
пролегает сквозь отчую волю,
и на высохшем корне
листок зеленеет к утру.

1991

* * *

Господь с тобой, мое языческое «Я»,

извечное, как Рим,
загнувшийся вне духа,
понесшее в миру татарскою прорухой
и прочей поганью, по-русски говоря.

Господь с тобой, зане, грядущим временам

путь к Богу осветив, дотлело древо рода,
пока сквозь пепл взрастал славяно-русский хам,
сживая на корню норманнского урода.

Окстись, душа! За Русь, за нас, за эти строфы.

Искус постигни – сделать выбор за отца.
Взрослея памятью, пойми,
что вне Голгофы
свобода совести простительна юнцам,

но не тебе, душа,

Владимира виденье,
что через всех монголов, сквозь разброд и страх
еще пробилось как-то в наше поколенье —
корявой лебедой в приплюснутых глазах.
Господь с той лебедой, таящей подоснову
земного бытия,
когда уже невмочь
этический соблазн Пришествия Второго
от «Я есмь путь»
в себе самом перевозмочь.

1991