Соколиная книга

Весна 1994 года. У меня наконец-то вышла полноценная книга стихов, изданная по тем временам просто шикарно – в цветной обложке. Помогли с изданием Московский международный фонд содействия ЮНЕСКО и лично – Зураб Церетели. Я весь на подъеме, настроение хорошее. На службе в газете тоже все отлично: сделал несколько интересных интервью. Напечатал в «Завтра» и других изданиях более десятка подборок стихов, обо мне написали Тряпкин и Примеров в «Литроссии». В общем, жизнь складывалась. К тому же, благополучно и окончательно завершилась моя эпопея с Бутырской тюрьмой.

Не бывает худа без добра. Жена меня до этого много раз спрашивала, почему у меня столько стихов о любви, а ей я не посвятил ни одного… Я всегда отвечал, что ведь она рядом, я ее очень люблю, и у нас все хорошо. А стихи рождаются страданием, переживанием. Вот и накаркал… За этот «бутырский» месяц в переполненной ворами и убийцами камере, где мы, не блатные, спали по очереди на одной шконке (кровати) три человека, я написал десять стихотворений о любви, посвященных моей жене. Их тут же опубликовали газеты «День» (пока я еще находился в Бутырке), «Московский железнодорожник», журналы «Московский вестник», «Наш современник» и другие издания.

Так вот, циклом любовной лирики «У меня на тюрьме» и открывалась моя книга «Ангел в окровавленной слезе». Я с удовольствием дарил книги своим друзьям, сослуживцам, коллегам-поэтам.

И вот как-то около редакции, а она располагалась тогда в СП России, я столкнулся с Кузнецовым. Он стоял у открытого окна под лестницей и как-то сосредоточенно-рассеянно курил (первое я понял по глазам, второе – по движению рук, стряхиванию пепла). Он был хмур, может быть, нездоров. Я, забежав в редакцию, взял из стола книжку, радостно ее подписал и пошел к мэтру. Он, беря книгу, лукаво улыбнулся и произнес неторопливо:

– Книжки вовсю издаешь, а вот у Тряпкина книжки давно не выходили…

Я немного растерялся, не зная, как на это реагировать. И молчал. Кузнецов постоял, помолчал тоже и, видимо, почувствовав некоторую неловкость, примирительно сказал:

– Да ладно, ладно, это я так, – и уже, открыв книгу, добавил: – К тому же у тебя тут предисловие Тряпкина…? – И вдруг удивленно-возмущенно: – А это что за название раздела у тебя – «У меня на тюрьме»? Разве это название для настоящего поэта?! Ты что, уголовник?

Я остолбенел, потом начал объяснять, что это, кроме всего прочего, образ нашего времени и т. д. На что он глубокомысленно, как всегда, заявил:

– Не лги себе! У поэта не может быть такого названия. Разве Есенин или Блок могли так назвать книгу?.. Уголовник…

И как-то безнадежно, махнув на меня рукой, неторопливо удалился.

11

Апрель 1994 года. Идем с женой от метро «Краснопресненская» к ЦДЛ. Вечер, темно, холодно. Перед Садовым кольцом – встреча: Юрий Поликарпович. В пальто, без шарфа, белая рубашка, расстегнутый ворот. Ветер развевает волосы. Как всегда сосредоточен. Я дернулся к нему, но он уже увидел меня. Остановился и спокойно заговорил:

– Все нормально. Мы тебя приняли. Поздравляю. Ты член Союза…

Потом помолчал и добавил:

– Были какие-то против, говорили: зачем нам люди из газеты «Завтра», к тому же скандал этот с тюрьмой… Но я сказал, что главное – поэзия. А ты – поэт. И мы победили. Документы получишь в Московской писательской организации… Ну, пока…

У меня было впечатление, что он хотел еще что-то сказать, но промолчал, еще чуть-чуть постоял, глядя на меня каким-то удивленно-насмешливым взглядом. И пошел – тревожный, замкнутый, сосредоточенный…

12

Прошел год, может, больше. Мы опять с ним встречаемся в Союзе писателей России около редакции. Кузнецов курит. Настроение, видимо, хорошее. Улыбается. Увидев меня, бегущего мимо, окликает:

– Привет, как дела, газетчик?

Говорю, что нормально, чувствую некоторую неловкость, почти вину. За прошедшее время мы только один раз увиделись на улице, я ни разу не позвонил.

– Вот, – говорит Юрий Поликарпович, по-волан довски блестя глазом, – хочу тебе книжку новую подписать. Издана она, конечно, не бог весть как, но все равно получилась хорошей…

Протягивает мне ее и начинает искать ручку. Я беру скромно изданную синенькую книгу, и в глаза мне сразу бросается ее название (надо сказать, что именно с подачи Кузнецова я, как, наверное, и многие мои сверстники, стал уделять особое, почти культовое внимание названию книг). Книга называлась «До свидания! Встретимся в тюрьме». Я даже застыл, в голове у меня закрутился вихрь бессмысленных мыслей. Надо было что-то сказать, сделать. Мне вдруг стало безумно обидно и даже немножко жалко себя. И я почти что нахамил:

– Вы что, Юрий Поликарпович, уголовник, в тюрьму собираетесь? Что за название книги для настоящего поэта…

Кузнецов даже не сразу понял, что я сказал, как-то распрямился всем телом:

– Что? Да ты…

И пошел мимо меня, так и не подписав книги (единственной из пяти подаренных мне за все время нашего знакомства)…

13