Соколиная охота

Боялись люди своего нового управляющего. В глаза по имени-отчеству называли, в ножки кланялись, а промеж собой прозвали не как-нибудь: «Горынычем».

И даже дядька Семёныч, кухонный мужик, на что добродушный малый, почитай единственный кто Таньки не чурался, частенько ей говаривал:

– Ты, девонька, про баринову ласку, про лучики-морщинки-то ври-ври, да шибко не завирайся. Всякий видит, как он на тебя, беспутную, что кот на сметану маслится. А государь наш Владимир Матвеевич при тебе навроде пса, что за хозяйским младенцем в догляд приставлен. Чуть тронь, сейчас зубищи оскалит.

Она слушала, кивала, и перечить, само собой, не осмеливалась, да только тому все одно не верила. Зачем ему? Ведь он глубокий старик! Ему, должно быть, лет пятьдесят! Нет, ерунда это все, от ревности люди болтают. Пустомели.

Так-то оно так! Ан, нет-нет и разгорался в глубине души упрямый огонек сомнений, грозивший обернуться нешуточным пожаром. Так ли стар Дмитрий Афанасьевич как она себе придумала? Вовсе ли он на нее не глядит? Тогда отчего по имени знает, отчего, что ни день, с того первого разу, все стремится заговорить с ней, глазищами своими ледяными буравит, точно из теткиных сказок василиск?

Впрочем, василиск – чудище сказочное, что бояться? А барин вполне себе настоящий, живой. Его не бояться, жалеть нужно! Таня видела, что никто его несчастного, кроме собственной сестры не любит. Ну, то есть, по-настоящему, как Иисус Христос велел.

Что такое настоящая любовь она теперь знала не понаслышке. Сподобил Господь, обратил к свету заплутавшую душу.

От того, собственно, и набежала к этой минуте на Татьяну тень. Не от любви, конечно, а от сильного страха за любимого. Вот она истинная причина печали.

Но да, обо всем по порядку!

***

В искреннюю любовь, что бы с первого взгляда и до гробовой доски, Танюшка верила всегда! Хоть каждый вокруг безустанно твердил-де, не бывает ее, лиходейки. Разве только в помещичьих книжках да в былинах старинных.

А она, знай себе, верила. Верила и ждала. И дождалась-таки, аккурат на Петров день.

Их встречу (ммм, ту самую!) она запомнила навсегда. Барин, как водится, спозаранку распорядился насчет чайку. Она особенно любила этот утренний ритуал. Вся усадьба еще спит, над землей мягко стелется туман, воздух по ночному прохладен и свеж. Кажется, что вокруг ни единой живой души. Проследовав знакомыми закоулками на веранду, прямиком к круглобокому «туляку», Татьяна привычным жестом расстелила на подносе полотенце, расправила в вазочке цветы и принялась наполнять кружку. Вдруг утро огласилось чужеродными, непривычными звуками. Девушка обернулась на шум. По тропинке, вьющейся между кустами сирени и клумбами роз, к дому несся Панкрат. Младшенький сынок кузнеца. Он был не один, за ним неторопливыми широкими шагами без труда поспевал незнакомый мужчина.

Девушка встретилась с незнакомцем взглядом и обмерла! Смешно сказать, как дышать и то позабыла, куда там помнить, что в кружку льется крутой кипяток.

То был мужчина одиннадцати вершков росту. Красивый, богатырски сложенный. На вид лет сорока, при сивой бороде и косматых кудрях. Он был обернут в старый, но по-прежнему еще добротный армяк. На плече его громоздилась домотканая сумка. Собой степенный, видный, что хозяйский гусак.

Конечно, она его сразу полюбила. Для этого понадобилось лишь мгновение. А зачем дольше? Сердце-то бабье, оно не обманет…

– Татьянка! Татьянка! – издали запищал звонкоголосый мальчишка, замахал немытой рукой. – Владим Матвеич где? Человека к ему веду, дело у них к нашему барину.

Горничная тихонько ойкнула. Замечталась и не вспомнила затворить кран у самовара. Злым кинжалом перекинулась водица через край и пребольно ужалила ни в чем не повинные девичьи пальцы. От нечаянной обиды они тут же разжались и красивая фарфоровая кружка, вертясь и разбрызгивая вокруг себя бисер обжигающих капель, стремглав устремилась на пол. Незнакомец в один прыжок долетел до Татьяниных ног и непостижимым образом сумел изловить хрупкую посудинку. Нажегся, конечно, основательно, но виду не подал. Мужик он мужик и есть!

Тут у бедной девушки язык точно онемел, к нёбу прирос. Ей бы нескладной поблагодарить его как следует. Ан, нет! Не идут на ум речи красные, хоть ты плачь.

Оба уселись на крыльцо, вцепившись руками за противоположные края опустевшей кружки. Панкрат вывел их замешательства громким восклицанием:

– Эвося! Фрол с Емелей в ефто дело нипочем не поверят! То-то подивлю! Ай, да скоры вы дяденька! Паки сокол добычливый!

«Дяденьку» звали Ефимовым Тимофеем Никифоровичем и слыл он в здешних местах находником. Когда и откуда пришел никто не знал. Сказывали только, что был Ефимов человеком вольным.

По слухам, он жил наособицу, соорудив себе где-то в лесной глуши справную землянку. Ставил силки, промышлял пушного зверя, не переставая удивлять своим охотничьим искусством все окрестное мужичье. К помещику явился поклониться соболями, да уговорился об оброке.