Соколиная охота

Зато бирюка Холонева было не узнать. Он сахарно улыбнулся и обронил, что-то про "совет да любовь", причем тоже на французском, продемонстрировав весьма недурной марсельский выговор, затем с поклоном подал Дмитрию Афанасьевичу шпагу.

Князь с преувеличенной галантностью отсалютовал клинком и сказал, обращаясь преимущественно к гостям:

– Друзья, по случаю объявленной помолвки сердечно приглашаю каждого из вас на торжественный ужин! После сыграем в штос или преферанс. Вот игры, так игры! Не чета столичному барахлу, вроде записок. Хотя, надо признать, коль не они, я никогда не узнал бы о коварстве нашего доморощенного Дон Жуана. И не смотрите на меня так, душа моя! Словно, это я вас перед обществом скомпрометировал, а не вы меня. Давайте, наконец, со всем этим покончим. Мне и остальным не терпится выпить коньяку. Хорошего, "Шустовского"! Вам, Фальк, по понятным причинам, не предлагаю. Уж, извините.

– Ничего-с! Я все равно предпочитаю баварский лагер. Господин Холонев, вас не затруднит передать мне шпагу? Или фарс под названием: "Возмездие козлоногого сатира" не предполагает честной схватки?

Управляющий хмыкнул и ленивым движением подбросил сверкающую полоску стали в сторону петербуржца. Тот ловко подхватил оружие за рукоять и, поколебавшись, неуверенно взвесил его в руке. Вид у молодого человека был слегка озадаченный, точно он не признал собственную вещь. Улыбка Владимира Матвеевича переросла в откровенную ухмылку.

Так вот что они задумали, догадался Иван Карлович, мельком оглядев эфес шпаги. Навершие – небольшой свинцовый шарик на конце рукояти – было спилено почти на половину, отчего баланс сместился в сторону клинка, и оружие стало практически неуправляемым.

Что делать? Подозвать секунданта? Поздно.

Арсентьев с лихим свистом вычертил перед собой скрипичный ключ, махнул левой рукой приказчику, не лезь, мол, со своими формальностями и обрушил на молодого человека град сокрушительных ударов. Шпаги сталкивались и разлетались, словно бойцовские петухи на весеннем торгу. Над ареной покатился веселый звон стали.

Фальк закусил губу, он едва поспевал отражать удары. Его сиятельство оказался опытным фехтовальщиком, умелым и очень опасным. Вне всяких сомнений, петербуржцу пришлось бы туго, даже если бы в его руках оказалось исправное оружие. Единственная причина, по которой он был еще жив, заключалась в возрасте соперника. И в этом же крылась единственная надежда на спасение. Следовало подождать, пока силы князя иссякнут или рассеется внимание, и он допустит ошибку. Хотя бы одну, небольшую. Этого будет достаточно.

Но натиск былого кавалериста не ослаб ни через минуту, ни через две. Пожилой рубака выглядел бодро и в какой-то момент штаб-ротмистр не на шутку встревожился, прислушиваясь к ноющей боли в мышцах. Однако скоро искушенный взгляд фехтмейстера приметил в своем оппоненте первые признаки усталости. Дыхание его стало хриплым, лицо побагровело в цвет любимой венгерки, на лбу отчетливо проступила тугая жилка.

Иван Карлович не пытался контратаковать, сосредоточив все усилия на обороне. Он и не думал о применении хитростей мэтра Вальвиля. Происходящее не было изящным соревнованием в искусстве фехтования, а скорее представляло собой состязание на выносливость. Простое и страшное. На одну чашу весов были поставлены опыт и жульничество, на другую – молодость и расчет.

Кисть, натруженная утяжеленной к острию шпагой, едва могла вращаться, потому Фальк решил сменить тактику и попытался уклониться от очередного удара, вместо того, чтобы его парировать. Еще лучше было бы обойти князя стороной и переместиться в дальний конец «Колоссеи», отдышаться. Не вышло! Ни того, ни другого.

Иван Карлович почувствовал жар пламени, где-то поблизости полыхал факел. По шее противно заструился пот. Еще мгновение и спина штаб-ротмистра уперлась в шершавую бревенчатую стену. На лице Арсентьева отразилось ликование, он нарочно загнал противника в тупик. Еще одно движение и все будет кончено!

Зрители возбужденно повскакивали со своих мест и, не сговариваясь, ринулись к краю перил. Каждый желал поглядеть, как князь приколет Ивана Карловича к бортику арены, точно бабочку к деревянной рамке.

После никто из них так и не смог вспомнить, что произошло на самом деле. Кажется, Дмитрий Афанасьевич, желая покрасоваться перед публикой, а может, малость перевести дух, чуть замешкался, перед тем как произвести эффектный выпад. В это время фехтмейстер нелепым, лишенным всякой грациозности движением отмахнулся от него клинком и, видимо, чиркнул барина самым кончиком по предплечью, потому как манжет шнурованной курточки немедленно набух кровью. Его сиятельство негромко вскрикнул, отступил назад, неуверенно качнулся взад-вперед и грузно повалился лицом в песок.

Секунданты бросились к неподвижному телу и почти сразу отшатнулись. Фальк тяжело дышал, прислонившись к стене, и, казалось, не верил своим глазам. Князь Арсентьев был мертв.

В воцарившейся тишине раздался смешной, неуместный звук. Грузный профессор беспрестанно икал и все приговаривал:

– Ой, мамочки! Ой, мамочки!..