Соколы огня и льда (ЛП)

— Иезуитом, — негромко ответил он. — Как и два моих брата, посещавшие тебя в башне Белема. Единственная цель моего пребывания здесь — убедиться, что ты выполнил свою часть заключённой с ними сделки. Брось, Круз, незачем притворяться таким удивлённым. Ты думал, мы просто поверим тебе на слово, что девчонка мертва? — Витор невесело усмехнулся.

— В конце концов, ты же был арестован за мошенничество, и, скажем так, за твою славную карьеру ткать паутину лжи тебе не впервой. Ты мог просто дать девчонке сбежать, как чуть было не случилось во Франции. А сам вернулся бы за вознаграждением в Португалию, клянясь, что избавился от неё, оставив нас с будущими проблемами, поскольку рано или поздно она нашла бы путь в Лиссабон.

— Мне такое даже в голову не приходило, — возмущённо буркнул я.

Я был оскорблён. Послали кого-то шпионить — как будто мне нельзя доверять. Этот иезуит водил меня за нос, он всех нас обманывал. Составитель карт, собиратель артефактов, гонимый лютеранин. И как только он мог так бесстыдно врать, даже глазом не моргнув? Полагаю, трудно верить и в то, что он, и в самом деле, священник.

Витор, если это его настоящее имя — хотя я не сомневался, что он и об этом соврал — презрительно смотрел на меня, как будто изучал не лицо, а какой-то подделанный документ.

— Похоже, братья мудро поступили, послав меня приглядеть за тобой. Ты здесь для того, чтобы устроить Изабелле несчастный случай. Но, хотя у тебя была куча возможностей расправиться с ней, она до сих пор очень даже жива и, если не ошибаюсь, по-прежнему намеревается найти своих соколов. Хуже того, я думаю, ты начал влюбляться в эту девчонку.

Его слова меня ранили — на краткий миг я чуть не поверил, что это могло быть правдой. Я много раз нежно и страстно шептал их сотням различных женщин, особенно часто — моей бедной Сильвии. Но до сих пор эти слова для меня были так же пусты, как тысячи других случайных фраз, словно выброшенная ореховая скорлупа. Теперь, впервые, в них появилось крошечное ядрышко, нечто, не вполне для меня понятное. Мог ли я повестись на девчонку? Нет. Ерунда. Я просто расстроился, узнав, кто такой Витор, только и всего. Господи, я не собирался всерьёз связываться ни с какими женщинами. Желать, а не любить — вот мой девиз.

Витор опять огляделся, проверяя, что мы всё ещё одни. Потом шагнул ко мне.

— Изабелла может изображать из себя хорошенькую и беспомощную девочку. Я понимаю, почему мужчины готовы её защищать. Но позволь опять напомнить. Она — не невинная крошка, она марран, подлая еврейка, еретичка, уже осуждённая вечно гореть в аду, и ты поклялся отправить её в этот огонь.

— Будь любезен пояснить, — холодно отвечал я. — Теперь ты уверяешь меня, что ты — католический священник. Если это так, то ты, член святого ордена, приказываешь мне погубить свою душу, совершив убийство.

Витор чуть поднял брови, удивлённый, что я посмел возражать.

— Твоя душа уже проклята за убийство. И я думаю, второе тут вряд ли что-то изменит. Кроме того, если исповедь совершается с полным раскаянием, все грехи могут быть прощены. Скажу больше, если грех совершается ради защиты Святой церкви и во славу божью, я в тот же час могу тебе его отпустить — если ты боишься, что можешь умереть до возвращения в Португалию. Так же охотно, я отпущу тебе убийство твоей любовницы, Сильвии, если ты в нём раскаешься. В самом деле, многие сказали бы, что избавление Церкви от одного из её врагов можно считать достойным искуплением преступления, совершённого из-за гнева и похоти.

— Сколько раз повторять? Я не убивал Сильвию. Никто её не убивал. Она жива. А если убийство девушки такое благочестивое дело, — резко ответил я, — не хочу лишать тебя возможности очистить свою собственную душу. Почему бы тебе её не убить? Ты проделал весь этот путь. Вот и убедись сам. В конце концов, если Церкви так нужна её смерть, так может, если убьёшь её, тебя сделают святым.

Витор по-монашески сложил руки.

— Я рукоположен в священство, я служитель Бога. Церковь не может проливать кровь.

— Зато ты можешь приказывать другим сделать это за тебя, — разозлился я.

Но тон Витора оставался невозмутимо спокойным.