«Мы не сумеем избавиться»… Значит, он собрался присоединиться ко мне, возможно, избавиться и от Маркоса и уехать со мной. Похоже, Витор всерьёз начал верить, что я его жена. Он собирается это сделать? У меня не было опыта в ухаживаниях, но несмотря на это, глядя в глаза Витора, я понимала, что в них нет любви.
А что касается Фаусто, возможно, он рассказал ту историю об убийстве, чтобы дать мне знать — он способен убить и меня? И когда Витор его прервал, он хотел перейти к более явным угрозам? Если бы даже я до сих пор сомневалась, то, что случилось сейчас, определённо, убедило бы меня бежать от обоих, чем скорее, тем лучше.
Я устроилась на неудобной кровати. Сушёные водоросли и гнилая солома, наполнявшие матрас, распространяли тошнотворную вонь и оглушительно хрустели каждый раз, когда я или женщина и её дети двигались.
Я твёрдо решила не спать, но здесь было и непросто заснуть. Напротив кроватей, под изношенными одеялами и мехом, устроились все трое мужчин вместе с Хинриком, фермером и его престарелым отцом. Я не могла видеть лиц, но чувствовала, что, хотя все остальные храпят, Витор, как и я, не дремлет.
Мой взгляд возвращался к кроваво-красным уголькам в очаге. В этой тлеющей чёрной яме был словно весь здешний ландшафт в миниатюре — каменистые долины и горы со сбегающими по ним жилами огня, тёмные пещеры и пепельно-серые пики. Глядя в глубь очага, я как будто шла по этим камням, взбиралась по склонам гор и ныряла в пещеры.
Крик сокола.
Я резко поднялась на локте, всматриваясь в холл. Крик прозвучал так близко, будто я опять в вольерах отца. Но не может же фермер держать в доме соколов, в конце концов, он сам говорил, что это опасно?
Снова.
Крик звучал слабо, но настойчиво, как будто доносился с высоких гор, но определённо был слышен. Но откуда? Хинрик сказал, в этих краях соколов нет, и кроме того, белые соколы не охотятся по ночам.
Я смутно почувствовала движение и опять повернулась к очагу. Перед ним стояла старая женщина. В полумраке я не могла её рассмотреть, только контур, закрывший огонь. Может, это жена того старика на постели?
Женщина держала за руку маленькую девочку, пытаясь загородить её, закрыть своим телом. Другую руку она поднесла к лицу, будто защищаясь от удара. Потом, словно удар был нанесён, женщина рухнула в темноту, на земляной пол, и исчезла, оставив после себя только дуновение сырого холодного ветра, который поднял из очага и швырнул в сумрак горстку белого пепла.
Может, мне она просто привиделась? Непонятно, зачем, мои пальцы потянулись к белой косточке, лежащей в сумке на моей шее.
Опять.
Я едва его слышала. Только отзвук, дыхание крика. Но и этого было достаточно.
Собранный сокол — самостоятельный и оперившийся, или отрастивший новые перья после линьки и готовый летать.
Когда я проснулся, во рту было словно в подмышке нищего, а голова гудела как кузнечная наковальня. Потребовалось несколько минут, чтобы понять, где я, и ещё больше, чтобы сообразить, что на моей заднице лежит чья-то нога, а поверх головы — чужая волосатая руку. Я выпутался из узла стонущих тел, облезлого меха и заплесневелых одеял.
Хинрика видно не было, но старик храпел в своём углу кровати, полусидя, как и вчера. Его даже собственные газы не разбудили. Жена фермера помешивала что-то в огромном горшке над огнём. Взгляд отвращения, брошенный ею на нас, превзошёл бы даже язвительные взгляды моей Сильвии, а она, как и святому известно, могла испепелить мужчину взглядом на расстоянии двадцати шагов.
Когда её мужу и обоим моим компаньонам удалось подняться, она молча протянула каждому миску чего-то, напоминающего серый клей, такой густой и липкий, что, кажется, и не вытряхнешь. Мне удалось впихнуть в себя пару ложек — и вся эти масса тут же рванулась назад из горла. Я бросился из комнаты, и едва успел выбежать за дверь, как мой завтрак тут же вырвался на свободу.
Я обессиленно прислонился к торфяной стене и поглубже вдохнул холодного воздуха. Что за чертовщина была в том пойле прошлой ночью? Я почти ничего не помнил, осталось только смутное воспоминание о ненависти к Витору, но это мало о чём говорило. Я испытывал к нему отвращение с того момента, как он впервые ступил на корабль.
Хинрик прохаживался позади дома. При виде меня он ухмыльнулся.
— Хорошая была ночь?
Я застонал, потирая глаза, которые опухли и горели как ободранные. Как он мог спать в таком спёртом от дыма воздухе и утром выглядеть таким бодрым? Этот нахальный щенок явно насмехался над моими страданиями. Я пнул бы его в зад, просто чтобы напомнить, кто здесь хозяин, если бы только был уверен, что сам не свалюсь. Придётся подождать с этим уроком, пока земля не прекратит крениться.
Я доковылял до корыта и плеснул воды на лицо. Не знаю, как она не замёрзла — холодна как лёд. Полагаю, потому, что загустела от ила и грязи — никакой мороз не берёт. Должно быть, туда гадил весь скот с фермы, но по крайней мере, холод слегка прояснил мою голову.