Соколы

Я знал, что он тоже занят работой над большим монументом Кутузову для Москвы и все же решил уговорить его сделать памятник для Алушты. С ворохом фотографий Ценского и четырьмя толстыми томами эпопеи «Преображение России» я без предварительной договоренности ворвался к нему в мастерскую, где в это время были кроме самого мастера его помощник Зиновий Розенфельд и среднего роста седоволосый крепыш с каким-то по-детски доверчивым тихим взглядом. С Розенфельдом, как и с помощником Вучетича Шейманом, мне приходилось часто встречаться. А крепыша, облаченного в рабочий халат, измазанный гипсом и глиной, я увидел впервые… Нас познакомили. Звали его Борисом Васильевичем Едуновым.

Томский внимательно рассматривал принесенные мной фотографии и затем, обращаясь к Едунову, спросил:

— Ну что, Боря, возьмем?

— Вам решать, — скромно ответил Борис.

— Хорошо, будем делать, только ты не торопи, — кивнул в мою сторону Николай Васильевич.

Так что уговаривать мне не пришлось: только б не тянул.

В следующий свой приход в мастерскую я застал там только Едунова. Он работал над горельефами к памятнику Кутузова в качестве соавтора монумента. Оторвавшись от работы, он показал мне сделанный им же эскиз памятника Сергееву-Ценскому. Эскиз мне понравился, и я сразу задал логичный вопрос:

— Так кто ж будет автором — Томский или Едунов?

— Автором будет Николай Васильевич. А я… — он сделал смущенную паузу, — вроде помощника.

Что-то необычное, притягательное было в этом до застенчивости скромном человеке, какая-то доверительная доброта светилась в его чистых глазах. Он вызывал симпатию, и мы разговорились. Он был лишь на год моложе меня. (Томский был старше меня на двадцать лет). Участник Отечественной войны. Окончил скульптурный факультет института имени Репина. (Мастерская В.В. Лишева) член союза художников. Живет в подмосковном поселке Челюскинский. С 1955 года — участвует в художественных выставках, в том числе и Всесоюзных. Своей мастерской не имеет. Ютится в тесном закутке в просторной мастерской маститого ваятеля, где стояли плотно прижавшись его работы, выполненные в гипсе и мраморе. Мне понравился беломраморный портрет казненного ягодовцами талантливого русского поэта Павла Васильева.

— Вы знаете, в чем был обвинен Васильев, за что его убили? — спросил я Бориса.

— Точно не знаю, — он смущенно пожал литыми плечами.

— За антисемитизм, — ответил я. — За то, что говорил правду о еврейском засильи во всех властных структурах государства, особенно в искусстве и литературе.

Но больше всего мне понравилась его композиция «Воспоминание». Одетый в ватник военного времени, кирзовые сапоги и солдатскую ушанку он присел на пенек, держа перед собой пробитую осколком каску, которую, очевидно, нашел на пахотном поле. В его задумчивом, затуманенном, устремленном в себя взгляде целое море тоски и печальных дум. Может в памяти ветерана возникли картины жарких сражений, огненные дороги Великой Отечественной войны, кровь и смерть, поражения и победы. Целый мир отразил талантливый ваятель в погруженном в плывущие думы в лице бывшего воина, пахаря, человека. Как много говорят его неутомимые руки, вылепленные с филигранным пластическим мастерством. Какой эмоциональный заряд заложил мастер в свое внешне скромное, но по большому счету монументальное произведение, выполненное в тонированном под металл гипсе. Я долго стоял у этой скульптуры, пораженный до предела выразительной психологической глубиной характера, и пластикой исполнения, композиционным совершенством. И не верилось, что такое мог сотворить стоящий рядом со мной в скромном безмолвии тихий и не броский на вид ваятель. Забегая вперед, скажу что потом, лет через шесть-восемь бронзовая трехметровая композиция поднимется на пятиметровый гранитный постамент в башкирском городе Октябрьск и будет официально называться «Думы солдата».

Тогда я спросил Едунова, думает ли он вынести это прекрасное произведение на городскую площадь? И вообще, какие у него творческие планы?

— Думать можно, как и мечтать никому не запрещается, Есть и предложения и заказы. Но нет главного — мастерской. Для нашего брата мастерская это все — и жизнь и творчество.

— А здесь? — Я обвел взглядом огромный зал со стеклянным куполом.

— Здесь не я хозяин. Здесь я вроде подмастерья и работаю над заказами Николая Васильевича.

Дальнейших пояснений не требовалось: я знал, как часто «маститые» используют молодые таланты. Это делал и Вучетич, но тот всегда молодых помощников включал в список соавторов, и они вместе с ним получали Сталинские премии. Томский славой не желал делиться. Даже авторство памятника Кутузову в Москве, где все горельефные ростовые фигуры полководцев, солдат и партизан создавал Борис Едунов, Томский приписывал только себе одному.

— А платит он вам как? — поинтересовался я.

— Нормально. Жаловаться грешно.

И Борис никогда не жаловался. Даже тогда, когда коллеги ему откровенно говорили: «Боря, он же тебя эксплуатирует, твой талант. Брось уйди». А куда уйдешь?