Сократ

Никий был взят в плен и казнен. Тех, кто остался жив из семи тысяч афинских воинов, обратили в рабство и погнали в рудники на самые тяжелые работы.

Спартанцы распаляли мстительность Алкивиада, предлагали ему что угодно, лишь бы он погубил Афины. Он привел спартанских воинов к самому слабому месту афинской обороны, к селению Декелея; там они укрепились и оттуда стали наносить удары по Аттике.

Сократ, сгорбившись, сидел напротив Симона; его голос, полный отчаяния, гулко отдавался от стен небольшой мастерской. Симон слушал, не прекращая шить сандалии.

- Симон, ты тоже мой ученик. Ты, несомненно, видишь пропасть между бегством от смерти и бегством ради мести? Да еще - мести родному городу. Всем нам!

- Н-да, - рассудительно ответил Симон. - Камушек катится со склона, увлекая другие камни, в конце концов захватывает с собой огромный валун...

Сократ дергал кусок дратвы, пытаясь разорвать, - дратва только врезалась ему в пальцы.

- Человек, с которым я делил пищу и палатку... Мой самый способный ученик! - горевал Сократ.

Симон помял в пальцах кусок кожи, натянул, придав желаемую форму.

Сократ смотрел на коротко остриженную голову своего преданного и заботливого ученика, который с юности ведет запись его мыслей. Сколь жалок башмачник в сравнении с героическим обликом Алкивиада! Но сколь велик добродетелью и добротой! Сколь прекрасную жизнь ведет он...

Ласково улыбнулся Симону:

- Знаешь, порой я тебе завидую. Сидишь мирно, обуваешь людей, добрая у тебя работа - никаких мучений не доставляет, не то что моя!

- Ошибаешься, дорогой Сократ. В моей работе очень и очень многое зависит от сырья. Случается хорошая кожа, бывает и плохая, а из плохой не сделаешь хорошей обуви. Когда попадается свежая кожа, мягкая и прочная, сандалии из нее во всю жизнь не сносишь. У тебя - так же. Юноши, что приходят к тебе учиться, - это ведь тоже сырой материал, правда? Вот видишь. Из плохого сырья и ты не сделаешь ничего хорошего, а? В том-то и дело: не все зависит от мастера. Важно еще - какой материал, какого качества получаешь для обработки. Так-то.

- Но ты, мой милый, сразу распознаёшь, что кожа плохая, и не станешь шить из нее обувь. А мне что делать? Человек - не сапожная кожа. Тут важно, что у него самого под кожей, а туда не заглянешь!

- В этом ты прав. Такая опасность есть, но все же у тебя гораздо больше хорошего сырья, чем плохого. И питомцами своими ты можешь гордиться.

- Да, - сказал Сократ, но лицо его не прояснилось. - Да. У меня хорошие ученики. Они моя радость. Но всю радость портит один дурной! Ты ведь знаешь, кем был для меня Алкивиад. Во всем - самый одаренный, самый способный... Я верил - он станет мудрее, утихомирится... Любил его... как родного... Голос его сорвался. Он умолк.

Симон поднял на него глаза. Робко спросил:

- Ты плачешь? Со смерти твоих родителей не видал я, чтобы ты плакал...

Сократ не поднял головы.

- Говорят, я самый мудрый человек в Элладе. Не хочу кощунствовать, но это ложь. У меня, Симон, тоже, как у всякого, бывают глупые мечты...

- Не мучь себя, дорогой! Ведь в этом несчастье... - Симон оглянулся, словно сандалии, наполнявшие мастерскую, могли разнести по городу его слова, и понизил голос: - В озлоблении Алкивиада, в сицилийской катастрофе много виноваты и сами афиняне. Не сосчитать, сколько замешано в этом недругов народа, предателей, и тех, кто играет словами, и всяких прочих негодяев...

Сократ вздохнул:

- Милый Симон, ты всегда скажешь что-нибудь утешительное, но та истина, которую ты высказал сейчас, доставляет мне такую же боль, как и измена Алкивиада...

ИНТЕРМЕДИЯ ТРЕТЬЯ

"Поразительной была приспособляемость Алкивиада; как умел он приноровиться, подладиться к обычаям и образу жизни тех или иных людей, меняя окраску быстрее, чем хамелеон! В Спарте он вел чисто спартанскую жизнь: отпустил длинные волосы и бороду, купался в холодной воде, ел ячменные лепешки и черную похлебку, носил одежду из грубой холстины - трудно было поверить, что когда-то этот человек держал в доме повара, что он когда-либо знавал благовония, притирания и шелковые одежды..."

Сократ молчал, и я продолжал читать:

"В Спарте он занимался телесными упражнениями, жил просто, вид хранил серьезный. В Ионии бывал буен, предавался легкомысленным развлечениям. Во Фракии много пил и отлично скакал на коне, а живя у персидского сатрапа Тиссаферна, пышностью и богатством одеяний затмевал персидскую роскошь..."

Тут я вопросительно глянул на Сократа. Он сидел, устремив взор куда-то далеко, лицо его, обычно такое приятное, светлое и веселое, исказила болезненная гримаса. Не глядя на меня, он проговорил:

- Хочешь знать, как я все это переносил? По видимости - жил как всегда, чинил человеческие души, как чинит сапожник разбитые башмаки. Но сам я был разбит. Мой призыв - стремиться к благу - глухо звучал в грохоте войны. Что такое благо? И где было взять его мне после столь страшного удара? После той боли и горя, которые причинил мне - и себе! - Алкивиад?

Он посмотрел на меня блестящими глазами.