Сократ. Введение в косметику

В чём же, наконец, дело? С одной стороны, Сократ как будто искренне хочет помочь людям в их стремлении к благу и усиленно зовёт их к познанию блага, с другой – знающих подвергает своим эристическим нападкам и, пользуясь даже софистическими уловками, сбивает с толку только для того, чтобы заставить своих собеседников признаться в незнании того, что они знают. Не похоже ли это больше на издевательство, чем на искреннее желание помочь? Может быть, но об этом позднее; пока же Сократ в сё-таки хочет искренне помочь, и сейчас даже более искренне и более реально, чем до сих пор. Знание ради знания Сократа нисколько не интересует; если Сократ стал скептиком, то только потому, что знание полезно; по крайней мере, он побуждает искать только полезных знаний. Но он хочет ещё большего – чтобы люди искали не таких знаний, которые они могли бы использовать, которые могли бы быть полезными; нет, Сократ ещё более утилитарист, такие знания он ещё не признает знаниями; знание для него есть именно умение использовать суждение, и к исканию таких знаний и побуждает его скептицизм; кто имеет суждение и не умеет его использовать, тот ещё не знает; знанием обладает только тот, кто всегда и при всех условиях сумеет использовать своё суждение. Если ты не умеешь защитить своего «знания» против возражений, если рядом вопросов тебя приводят к противоречию с твоим «знанием», если тебя можно заставить отказаться от твоего «знания» софистическими уловками, – значит и многосложная жизнь заставит тебя постоянно отказываться от него, противоречить ему в поступках, значит твоё «знание» есть мнимое знание, потому что ты не умеешь использовать его до конца. И эристика Сократа, пусть даже софистическая, есть чрезвычайно важный момент в его скептической деятельности, в побуждении своих собеседников к знанию, и знанию твёрдому, непоколебимому, безусловно полезному; эристическое испытание знания есть мерило того, насколько обладатель знания сможет использовать его как знание, т. е. с пользой.

Не-знание собеседников Сократа есть, собственно, смутное, спутанное знание и как таковое мало полезно или совсем бесполезно, а потому не может и быть признано знанием. Знание должно быть вполне отчётливым – только тогда оно будет полезным, – вот требование Сократа. Сократ, конечно, знал разницу между знанием и его словесным выражением; но он знал также, что неясность словесного выражения мысли есть результат, в большинстве случаев, неясности самой мысли, и поэтому требовал отчётливости в словесном выражении знания («на что ты против желания даёшь противоречащие ответы, того ты не знаешь» – Алкивиад I 117А). Но вопрос, решение которого и должно было бы быть приобретением знания, гласил: «что такое добродетель?», и если бы на этот вопрос ответили: делание добра, – то вопрос не исчез бы, а встал бы лишь в новой форме: «что такое добро и зло?». Форма основного вопроса привела Сократа к исканию логического определения, одно время, может быть, очень занимавшему его и давшему ему в руки новый материал для обнаружения не-знания у собеседников; но видеть, как многие, в искании определений весь смысл Сократовой деятельности, значит или слишком преувеличивать значение определения или слишком преуменьшать ценность Сократа.