Сокровенные мысли. Русский дневник кобзаря

С зажженным фитилем, приложенным к орудью
В дымящейся руке!
Свобода — женщина с широким гордым шагом,
Со взором огневым,
Под гордо вьющимся по ветру красным флагом,
Под дымом боевым:
И голос у нее не женственный сопрано:
Но жерл чугунный ряд,
Ни медь колоколов, ни палка барабана
Его не заглушат!
Свобода — женщина, но в сладострастьи щедром
Избранникам своим верна,
Могучих лишь одних к своим приемлет недрам
Могучая жена.
Ей нравится плебей, окрепнувший в проклятьях,
А не гнилая знать,
И, в свежей кровию дымящихся объятьях
Ей любо трепетать.
Когда-то ярая, как бешеная дева.
Явилась вдруг она,
Готовая дать плод от девственного чрева
Грядущая жена.
И гордо в даль она при кликах исступленья
Свой совершала ход,
И целые пять лет горячкой вожделенья
Спасала свой народ!
А после кинулась вдруг к палкам, к барабану,
И маркитанткой в стан
К двадцатилетнему явилась капитану:
“Здорово, капитан!”
Да, — это все она! она с отрадной речью
Являлась нам в стенах,
Избитых ядрами, испятнанных картечью,—
С улыбкой на устах;
Она! огонь в глазах, в ланитах жизни краска,
Дыханье горячо,
Лохмотья, нищета, трехцветная повязка
Чрез голое плечо!
Она! В трехдневный срок французов жребий вынут!
Она! Венец долой!
Измята армия, трон скомкан, опрокинут
Кремнем из мостовой!
И что же! О позор! Париж столь благородный
В кипеньи гневных сил,
Париж, где некогда великий вихрь народный
Власть львиную сломил,—
Париж, который весь гробницами уставлен,
Величий всех времен!
Париж, где камень стен пальбою продырявлен,
Как рубище знамен!
Париж отъявленный сын хартий, прокламаций,
От головы до ног,
Обвитый лаврами, апостол в деле наций,
Народов полубог,
Париж, что некогда, как светлый купол храма
Всемирного, блистал,
Стал ныне скопищем нечистоты и срама,
Помойной ямой стал.
Вертепом подлых душ, мест ищущих в лакеи
Паркетных шаркунов,
Просящих нищенски для рабской их ливреи
Мишурных галунов;
Бродяг, которые рвут Францию на части,
И сквозь плевки, толчки,
Визжа, зубами рвут исдохшей тронной власти
Кровавые клочки!
Так вепрь израненный, сраженный смертным боем
Чуть дышет в злой тоске,
Покрытый язвами, палимый солнца зноем,
Простертый на песке;
Кровавые глаза померкли; обессилен
Могучий зверь поник:
Отверзтый зев его шипучей пеной взмылен
И высунут язык…
Вдруг рог охотничий пустынного простора
Всю площадь огласил,
И спущенных собак неистовая свора
Со всех рванулась сил!
Завыли жадные! последний пес дворовый
Оскалил острый зуб,
И с визгом кинулся на пир ему готовый
На неподвижный труп!
Борзые, гончие, лягавые, бульдоги,
“Пойдем!” и все пошли:
“Нет вепря короля! Возвеселитесь боги!
“Собаки короли!
“Пойдем! Свободны мы! Нас не удержат сетью,
“Веревкой не скрутят!
“Суровый сторож нас не приударит плетью,
“Не крикнет: пес, назад!
“За те щелчки, толчки хоть мертвому отплатим!
“Коль не в кровавый сок
“Запустим морду мы, так падали ухватим
“Хоть нищенский кусок!
“Пойдем!” И начали из всей собачьей злости
Трудиться, что есть сил;
Тот пес щетины клок, а тот кровавой кости
Обрезок ухватил,
И рад бежать домой, вертя хвостом мохнатым,
Чадолюбивый пес
Ревнивой суке в дар и в корм своим щенятам
Хоть что-нибудь принес.
И бросив из своей окровавленной пасти
Добычу, говорит:
“Вот ешьте! Эта кость — урывок царской власти!