Сокровища кочевника. Париж и далее везде

Театром руководил меломан, эстет и отец троих детей Андреас Родригес, который все время ездил в Ла Скала, в Гранд-Опера, в Ковент-Гарден, пристально следил за их репертуаром, чтобы заполучить в Сантьяго лучших дирижеров и исполнителей, – почти всегда это ему удавалось. Именно так мы с Валерием Пановым получили контракт на постановку «Идиота» в Чили.

Репетиции шли довольно долго. На партию Настасьи Филипповны Панов взял лучшую на тот момент балерину в Чили – уругвайку Сару Нието, теперь хозяйку балетной школы. Она считалась танцовщицей мирового уровня. В Монтевидео Сара училась у знаменитой русской балерины Тамары Григорьевой – солистки труппы полковника де Базиля; ее называют создательницей аргентинского балета. Придя в первый раз ко мне на примерку, Сара Нието очень высоко оценила ткани, привезенные из Франции. Отыскать в Чили шелк, атлас, бархат, тюль и фланель для массовки не составило труда, но вышитые и кружевные ткани пришлось, как всегда, везти из Парижа. Я тут же попал в число фаворитов прима-балерины, что открыло мне впоследствии очень много дверей.

Пресс-конференция перед генеральным прогоном проводилась на русском языке – и это в Чили-то, в эпоху Пиночета! Переводчиком был балтийский барон Борис фон Гаузен. Свою настоящую фамилию – Тиссенгаузен – он сократил. Слово в слово барон переводил все, что говорили во время встречи с журналистами не только мы с Валерием Пановым, но также муж и жена Владимир Гелбет и Валентина Щипачева – исполнители партий Князя Мышкина и Аглаи, выписанные из Национального балета Молдавии за неимением на тот момент в Чили танцовщиков уровня Сары Нието. Владимир Гелбет, впрочем, довольно скоро освоил испанский язык. В отличие от жены, которой испанский никак не давался. В свою очередь чилийцам не давалась ее фамилия. Ни прочесть, ни тем более произнести «Счи-па-че-ва» они не могли – слишком много согласных.

– Валюша, ведь девичья фамилия вашей мамы Орфеева, – говорил я. – Возьмите псевдоним «Орфеева», будет так красиво, ведь Орфей – бог воздуха, ветра…

– Нет, я буду Щипачевой! – упрямилась Валентина.

В результате она, конечно, перетанцевала всех Жизелей, всех Одилий и Одетт на сцене чилийской оперы, но мировой карьеры так и не сделала, потому что никто не мог написать ее имя в театральной программке. Ее называли «Чипачи» и даже «Чупа-Чупс», что, конечно, обидно, ведь балериной Валентина Щипачева действительно была очень достойной, стильной, лиричной.

На генеральной репетиции «Идиота» первые два ряда в зрительном зале занимали представители русской эмиграции, приехавшие в Чили в основном после 1945 года из Югославии. Королевство Югославия в 1920-е-1930-е годы приняло у себя огромное количество беженцев из России. А когда к власти пришел Иосип Броз Тито, при новом режиме им не нашлось места, и многие эмигрировали в Южную Америку. К примеру, одно время педагогом Академии художеств в Чили был выдающийся русский живописец Борис Григорьев. Он прожил здесь совсем недолго, но до сих пор на чилийских аукционах время от времени всплывают его работы того периода – пейзажи, портреты, натюрморты. Именно на этом балетном прогоне я и познакомился со своей дальней родственницей Еленой Шретер. Леночка Шретер и ее муж Роман Васильевич Эппле очень подружились со мной, мы часто встречались, ужинали вместе в обществе художницы Ирины Бородаевской. Мы также подружились в Сантьяго с репетитором Национального балета Чили Ольгой Вишневской, представительницей Второй волны эмиграции.

На блошином рынке Био-Био в Сантьяго, куда я ходил каждые выходные, мне частенько попадались русские вещи – платья, обувь, сумочки. А однажды удалось приобрести потрясающую книгу «Гастроли Русского балета полковника де Базиля в Южной Америке». Этот фолиант, изданный в Буэнос-Айресе в 1944 году, месяц за месяцем, год за годом описывал все переезды прославленной труппы от Коста-Рики до Гаваны, рассказывал очень подробно о жизни танцовщиков в Южной Америке.

Оказавшись в Сантьяго, я решил отыскать свою одноклассницу – Патрицию Вега. Помощи попросил у нашего переводчика барона Бориса фон Гаузена, тот сделал пару звонков и добыл заветный номер.

– Один художник из России хотел бы вас увидеть, – сказал он растерянной Патриции.

– Я знаю, это наверняка Саня Васильев! – обрадовалась она.

С тех пор как мы закончили школу, прошло много лет, и Патриция практически забыла русский язык. Поначалу мы говорили по-английски, а затем и по-испански – я довольно скоро освоил язык. Мы ходили друг к другу в гости, встречались в ресторанах. Впоследствии старший сын Патриции, Хорхе, даже стал сотрудником моего Фонда во Франции и Литве.