Сокровища кочевника. Париж и далее везде

Лиля Никольская была урожденной Булкиной, дочерью царского генерала и ученицей Ольги Преображенской в Париже. В «Фоли-Бержер» она стала первой русской «голяшкой» и прославилась красотой своего тела. После войны она пыталась выступать в Венесуэле, но страсть к спиртному погубила талантливую танцовщицу. Там же, в Венесуэле, находилась в эмиграции семья княгини Ольги Николаевны Куликовской-Романовой – невестки великой княгини Ольги Александровны. Я тоже был хорошо знаком с ней и даже помогал ей позднее одеться с помощью прекрасного дизайнера моды Кирилла Гасилина.

Что же касается моей приятельницы Ирины Петровны Бородаевской, в Каракасе она познакомилась, подружилась и стала вместе жить с художницей Верой Федоровной Спичаковой, дочерью знаменитого русского ученого-ихтиолога, которая воспитывалась в Польше, а образование получала в Краковской академии художеств. Вера Федоровна писала пейзажи тропической природы, очень часто выставлялась. Ее прекрасный автопортрет краковского периода хранится теперь в моем доме в Литве.

Кто сегодня в России знает эти имена – Ирина Бородаевская и Вера Спичакова? Рад всех с ними познакомить. Мы вообще часто закрываем глаза на тот огромный вклад, который русская эмиграция внесла в мировую культуру. Если человек не жил по принципу «где родился, там и пригодился», если он смог пригодиться где-то еще, нам становится неинтересно. А между тем эти имена – тот самый ключ к сердцам жителей стран, которым представители русской эмиграции отдали свой талант и свои способности.

– Ах, вы знаете нашу Бородаевскую! – удивлялись в Венесуэле. – И слышали о нашей Вере Спичаковой? Как нам приятно!

Скитания Ирины Бородаевской закончились в 1981 году, когда она перебралась к дочери Марине Эйсмонт в Чили, где увлеклась иконописью и расписала иконостас в очень красивой русской церкви на улице Оланда в Сантьяго, построенной в стиле псковских храмов XV века первыми эмигрантами из России.

Когда мы познакомились, Ирина Петровна была уже довольно пожилой дамой. Она написала два моих портрета, один из которых украшает мою парижскую квартиру, а другой хранится в Москве.

Изучение Южной Америки привело меня также и в Боливию. Один из моих студентов в Сантьяго, Пабло Канеллас, был боливийцем.

– Мой отец Хорхе Канеллас – очень влиятельный в Боливии человек, – сказал Пабло. – Он владелец крупнейшей газеты «La Razon». У нас в Ла-Пасе существует Бразильский культурный центр, организованный супругой посла в Боливии. Не согласитесь ли вы преподавать там историю моды?

Я, конечно, согласился – почему бы и нет? Так я попал в особняк Канеллас в Ла-Пасе и очень подружился с его красивой хозяйкой Сирой Шютт, матерью Пабло. В свободное от лекций время путешествовал по Боливии – стране небольшой, но очень интересной. Единственная сложность, с которой пришлось столкнуться, – нехватка кислорода, страна-то располагается на высокогорном плато. Но как прекрасны маленькие колониальные городки Боливии! Такая тонкая и изысканная архитектура, столько фонтанчиков, патио, плиточных керамических стенок. Боливия в моем сердце навсегда, и я был поражен, как много женщин-индианок в те годы носили яркие национальные одежды.

Одной из моих боливийских студенток была пожилая наследница серебряных копей. Звали ее Мими Боливиано. Одежду она предпочитала исключительно красных оттенков, прическу носила высокую, обильно политую лаком – в стиле 1960-х годов, как у героини Катрин Денёв в последней сцене «Шербурских зонтиков».

– Хотите, я организую вам экскурсию в мой особняк? – спросила как-то Мими.

– Очень хочу!

Издатель боливийской газеты, толкнув меня локтем в бок, шепнул:

– Вы даже не представляете, куда отправитесь!

Я действительно не представлял.

На бронированном автомобиле меня подвезли к дому-крепости с четырьмя башнями. На каждой башне стояло по автоматчику. Кованые высоченные ворота с пиками отворились – и машина въехала на территорию с большой, довольно современной двухэтажной виллой с панорамными окнами. Переступив порог виллы, я был поражен – вся обстановка здесь была из серебра: стол, кресла, стулья, рамы для зеркал и картин, посуда… всё серебряное! Но не вульгарное современное серебро, а исключительно старинные изделия. Я был буквально ослеплен сиянием – никакой патины, никаких пятен, всё отполировано до блеска.

– Сеньора Мими, у вас весь интерьер серебряный? – поинтересовался я, с восторгом озираясь по сторонам.

– Почему же – весь? – загадочно улыбнулась хозяйка и предложила пройти в центральную комнату.

За тяжелой, как для сейфа, дверью, в витринах с пуленепробиваемыми стеклами хранилось золото инков – статуэтки, украшения, маски…

Это стало для меня потрясением. Меня поразили даже не финансовые затраты, а уровень вкуса. В основном это было золото XVIII века, Мими Боливиано не собирала ерунду.

– Как вам удается все содержать в чистоте? – поинтересовался я.

– На меня работают три чистильщика по драгоценным металлам.

– Но со временем все начинает тускнеть.