Сокровища скифов

Когда поток ругательств иссяк, я немного погодил, потом набрался смелости и выглянул во двор. Грозный мужчина ушёл, зато знакомая чёрная «девятка» была здесь, рыжий чудик тоже, наверное, ждал меня и белого. Со скучающим видом он разглядывал облака и курил. Долго же ему придётся курить. Ехидно ухмыльнувшись, я прикрыл дверь и двинулся по коридору. Не может такого быть, чтобы в здании был только один выход.

Коридор оказался не таким уж длинным, как я сперва подумал. Через несколько шагов я натолкнулся ещё на одну дверь и уже не раздумывая толкнул её. Один чудик лежал в отключке возле лестницы, другой скучал во дворе, так что бояться мне было некого. За дверью находился широкий холл. Возле застеклённого окошка, похожего на окно железнодорожной кассы, толпилась очередь, человек пять. Над окошком большие красные буквы гласили: Оперативный дежурный. Справа у открытых дверей, за которыми маячил призрак свободы в образе поникших акаций, стоял дяденька милиционер с автоматом, с сержантскими погонами и с таким же скучающим видом как у рыжего.

Я оторопел. Я ожидал обнаружить себя где угодно: на борту Наутилуса, в жерле Везувия, в Лимпопо среди бегемотов, на Луне в конце концов — но только не в милиции. По спине прокатилась волна колючих мурашек, таких, которые могут выесть в душе всё мужество, даже если его там не было. У меня было немного, но теперь не осталось ни грамма. Глазки мои забегали, руки затряслись, и только слепой не заподозрил бы меня в каком-нибудь преступлении.

Отто фон Глыба не лгал, когда говорил, что у него большие возможности. Устроить себе штаб-квартиру в здании местного МВД не каждый бы смог. Любаше вон со всеми её деньгами и связями пришлось ограничиться полуразрушенной гостиницей и мной. Так что делай выводы, Данилушка…

Не знаю, долго ли я стоял, изображая из себя трясущуюся статую, но из оцепенения меня вывел мягкий женский голос.

— Вы что-то ищите?

Какое-то время я молчал, сверля женщину растерянными глазами, потом кое-как наскрёб по сусекам остатки мужества и сказал:

— Понимаете, я приезжий…

— Регистрация на втором этаже, сорок вторая комната.

— Да я уже…

— Выход там, — махнула женщина в сторону акаций.

Этот жест вернул меня к жизни. Я даже забыл поблагодарить женщину и едва ли не в припрыжку помчался к выходу. Сержант с автоматом посмотрел на меня как-то подозрительно, но я дружелюбно помахал ему рукой и он посчитал меня сумасшедшим, во всяком случае, пальцем у виска он повертел.

Улица встретила меня ликующим чириканьем воробьёв и горячим солнцем. Первой моей мыслью было как можно скорее найти приличное кафе и пообедать, благо деньги теперь имелись. Желудок неприлично бурлил, требую своего, и я был вполне с ним согласен. Однако вторая мысль спешно погнала меня в гостиницу. На данный момент судьба Любаши волновала меня куда больше желудочной революции. Я даже не остановился возле пухлой тётеньки торгующей пирожками домашнего приготовления.

Из разговора с потомком изобретателей шнапса я понял, что Любаша в его лапы не попала. Это хорошо. Из гостиницы она ушла в неизвестном направлении — плохо. Счёт равный, но колеблющийся, поэтому надо было торопиться. Что-то, наверное, интуиция, подсказывало мне, что с женщиной, которую я люблю, не всё в порядке. Может быть, ещё один конкурент объявился? А может, этот ненормальный Шурик выследил её и похитил? Мне живо представилась нелицеприятная картина: жестокий дикарь в образе Шурика с раскалённым утюгом — и бедная беззащитная Любаша, прикованная наручниками к батарее. Шурик ухмыляется, Любаша плачет и зовёт меня на помощь…

Картина столь явственно отразилась в моей голове, что до гостиницы я добежал минут за пятнадцать. Портье по-прежнему читал газету, никого и ничего не замечая, даже мух, круживших над головой. Я не стал спрашивать его, вернулась Любаша или нет, настроение и без того было не ахти. Взбежав по лестнице на второй этаж, я постучал в дверь её номера и несколько долгих секунд вслушивался в тишину, надеясь, что та отзовётся знакомым шелестом шагов. Не отозвалась.

Делать нечего. Я прошёл к себе и увалился на кровать. Потом вскочил и нервно заходил по комнате из угла в угол, словно тигр в клетке. На душе было неспокойно, ощущение нестабильности, возникшее утром и усугублённое моим воображением, переросло в откровенное волнение, давшее начало чувству более сильному — тревоге. С Любашей мы были знакомы вот уже пять дней, и за всё это время больше, чем на полчаса одного она меня не оставляла. Так что тревожиться было из-за чего.

Я сжал кулаки, пытаясь сдержать рвавшееся наружу негодование. Вот ведь женщины! Неужели так трудно сказать, куда собралась идти, или, в крайнем случае, оставить записку? Что может быть проще, чем черкнуть пару слов: так, мол, и так, ушла к подруге, вернусь, когда соскучишься. Так нет, надо всё покрыть такой таинственностью, что сам Штирлиц обзавидуется. Мечешься тут, места себе не находишь, живёшь за счёт валидола, а она и в ус не дует. А потом удивляются: и куда это наши мужики пропадают?