Кроме того, чья-то скрытая, но неумолимая и никогда не дремлющая ненависть с самого рождения молодого человека ожесточенно преследовала его. Или это было не чье-то злое преследование, а просто несчастная судьба?
Напрасно старый герцог старался выяснить что-нибудь на этот счет. Но удивительное стечение обстоятельств, случайных или вызванных чьей-то неотступной ненавистью, приводило старика в недоумение и внушало ему величайшее опасение за жизнь внука.
Несколько раз Гастон чуть было не сделался жертвой самых странных случайностей. Порой и сама жизнь его была в опасности.
Эти случайности были так искусно подстроены, что Гастон, со свойственной его возрасту беспечностью и к тому же наделенный неодолимой храбростью, со смехом рассказывал о них деду, который грустно покачивал головой, слушая о том, как лошадь под внуком вдруг внезапно взбесилась и понесла и мальчик чуть было не разбился насмерть в скалах… Или как в другой раз, когда Гастон фехтовал с графом Медина-Сидонией, молодым человеком одних с ним лет и большим его приятелем, с рапиры графа каким-то непостижимым образом вдруг слетел предохраняющий острие колпачок, рапира чуть не проткнула его насквозь, и Гастон был на волоске от гибели.
Еще раз, на охоте, пули свистели вокруг него, а узнать, кто же был виновником такой удивительной беспечности, так и не удалось.
Все эти факты были действительно ужасны и сильно беспокоили старого герцога.
Однажды майским утром 1750 года Гастон неожиданно прискакал в Торменар, где не был почти год.
Герцог Бискайский, предупрежденный слугой, поспешил навстречу молодому человеку, который, увидев деда, соскочил с лошади и бросился в его объятия, осыпая старика дорогими для его сердца ласками.
После этого молодой человек подал герцогу руку, и они вместе вошли в замок.
Молодой человек казался бледным, брови его были нахмурены. Видимо, что-то сильно волновало и удручало его.
Герцог усадил внука на подушку у своих ног, взял его за руки и две-три минуты внимательно вглядывался в дорогое лицо.
– Бедное дитя! – сказал он, целуя внука в лоб. – Ты очень страдаешь?
– Очень, дедушка, – ответил Гастон с глазами, полными слез.
– Хочешь разделить со мной свое горе, дитя?
– Для этого я и прискакал сюда.
– Как! Ты все эти двести миль…
– Летел сломя голову, чтобы все рассказать вам.
– А… что король?
– Король! – вскричал он с горечью. – Король – могущественный властелин, дедушка!
– Надолго ты ко мне?
– Вы сами решите это.
– Если так, то я не скоро выпущу тебя из Торменара.
– Кто знает? – пробормотал Гастон задумчиво.
– Правда, король, твой отец…
– У меня нет больше отца. Теперь вы мой отец, герцог.
– Боже! Разве король скончался?
– Успокойтесь, здоровье у его величества отменное.
– Тогда твои слова для меня загадка, дитя мое, и я отказываюсь понять их.
– Я объясню, не беспокойтесь, но прежде, чем приступить к объяснению, я желал бы видеть здесь достойного пастыря…
– Он в отсутствии, дитя мое, – перебил герцог, – уже месяц, как отец Санчес уехал, – ты же говоришь о нем?
– Разумеется, о нем, о вашем старом друге, единственном, кто оставался верен нашему семейству.
– Увы! Отец Санчес уже в Мадриде, куда внезапно был призван делами величайшей важности, как, по крайней мере, сказал он мне перед отбытием из замка. Удивительно, что ты не видел его при дворе.
– И меня это удивляет, дедушка, – обычно по приезде в Мадрид отец Санчес первым делом навещал меня. Вероятно, что-нибудь помешало ему… Но так как отец Санчес отсутствует, то я открою все только вам, дедушка.
– Говори, дитя, я слушаю.
– Прежде всего, надо сказать, что в течение уже нескольких месяцев я замечал странную перемену в обращении со мной короля. Его величество все еще был милостив ко мне, но не так сердечен, не так откровенен. Являясь во дворец, я замечал в нем что-то натянутое, неестественное, чего никогда прежде не бывало! Мало-помалу его обращение со мной превратилось в холодное, сухое и надменное. Не раз мне даже возбранялся вход к королю и я уезжал из дворца, так и не повидав его величества.
– О, это действительно странно! – пробормотал герцог, нахмурившись.
– Это еще ничего, – продолжал молодой человек с горькой усмешкой, – мне суждено было вынести оскорбления и посильнее. Придворные, по свойственному им обычаю соображаясь с настроением духа короля, стали принимать в разговоре со мной тон, который мне очень не нравился, они шептались между собой или понижали голос при моем появлении. Если бы смели, они просто повернулись бы ко мне спиной. Я молча страдал от этих глупых выпадов, выжидая прямого оскорбления, за которое мог бы достойно отомстить. Прав ли я был?
– Прав, дитя мое, ты поступал как человек благородный и храбрый… Я предчувствую, как все это кончилось…
– Напротив, дедушка, вы и предположить не можете, что случилось, – возразил Гастон с нервным смехом. – О! Моя месть была великолепна, даже блистательнее, чем я мог надеяться!
– Продолжай, дитя, я слушаю.
– Недавно при дворе стали поговаривать о женитьбе короля. Смутные вначале, слухи становились все определеннее.