Сокровище тамплиеров

— Дело в том, что он был и моим учителем тоже. Там же, в Провансе, в поместье Провидения, в доме Жильбера, магистра Сент-Омера, внучатого племянника Жоффруа Сент-Омерского — одного из первых девяти основателей Храма. Сейчас аль-Кваланиси, почитай, лет семьдесят, ему было за пятьдесят, когда он меня учил. Как всё-таки тесен мир, в котором мы трудимся, ты согласен? Прости моё воодушевление, но ты затронул меня за живое, подробно описав моё собственное прошлое. И что, он приохотил тебя к ежедневному мытью?

— Ещё бы! За те полгода, что я учил арабский, я настолько привык к удовольствию регулярных купаний, что для меня стало почти невыносимым возвращение к нечистоплотности и смраду, царящим среди христиан. Трудно заново приучиться к запаху немытых тел. Мои спутники смердели так, что мне порой приходилось задерживать дыхание. В конце концов я стал сторониться их компании. Шариф аль-Кваланиси, благослови его Господь, научил меня, как поддерживать своё тело в разумной или, во всяком случае, сносной чистоте. Как вам известно, в некоторых случаях мытьё считается для христианина похвальным и даже обязательным. Прежде всего — в дни почитания некоторых важнейших святых... Но всё равно получается, что человек может помыться всего несколько раз в году. Но это ещё не всё. Некоторые моются чаще, но мало кому приходит в голову заодно постирать свою одежду. В общем, хотя мне и удавалось мыться при любой оказии, среди своих собратьев-послушников я всё равно был вынужден надевать на чистое тело грязную, пропотевшую одежду. Лишь оставшись наедине с самим собой, я мог позволить себе переодеться в чистое, благоухающее, как горный воздух, платье.

Сен-Клер энергично кивнул.

— Да, единственный грех, связанный с мытьём, — это лицемерие и невежество, заставляющие христиан отрицать его ценность. Скажите мне, однако, в чём ещё вы видите превосходство мусульман?

— Превосходство над нами? Ты уверен, что хочешь об этом услышать?

— Может, и нет, если вы так ставите вопрос... Но «мы» — это братство Сиона, и речь идёт не о нас. Я хочу знать, в чём ещё сарацины превосходят христиан.

— О, теперь понимаю. Да, тут есть различие. Дай мне подумать. Пожалуй, следует начать с чести — с истинной чести, твёрдой, нерушимой, незыблемой, какую редко встретишь в наши дни среди христиан. Сарацинам присуще это благородное качество, тогда как для многих франков, начиная с королей и кончая простыми копейщиками, честь — всего лишь слово, предназначенное для того, чтобы морочить головы глупцам. То же самое относится и к честности — понятию, настолько тесно связанному с честью, что одно не может существовать без другого. К этому близко примыкает и верность — верность идеалам, долгу, слову и высоким (воистину высоким) целям. Я умолчу о добродетелях воина, ибо добродетели эти — отвага, смелость, стойкость, милосердие и сострадание (хотя последние два слова, пожалуй, не стоило бы произносить) — проявляются на поле битвы в равной степени обеими сторонами... И это ничего не говорит о мудрости мусульман или христиан. Нет, пожалуй, я ограничусь перечислением чести, честности и верности. Сарацины обладают всеми этими качествами в большей степени, нежели христиане-франки.

Сен-Клер кивнул.

— Тогда объясните вот что, потому что для меня это пока загадка. Вы говорили, что всё это открылось вам невольно, когда вы находились в руках сарацин. Однако иметь дело с исламом и мусульманами, сынами пророка, вам приходилось и прежде, с тех пор как вы прибыли сюда. Так почему вы не узнали обо всём этом раньше? Вы должны были хоть как-то почувствовать это.

— Не совсем так. До плена мои отношения с исламом никак не затрагивали сарацин. Я имел дело с ассасинами, а они — шииты, их учение больше распространено среди персов. Мало того, мне доводилось в основном иметь дело лично с Рашидом аль-Дином Синаном, Горным Старцем, а он, как и вся его братия, не из тех, с кем приятно общаться. Ассасины, как и все фанатики, упорны, прямолинейны, лишены чувства юмора, безжалостны и неспособны к состраданию. Они во многом походят на своих «собратьев» — храмовников. За те годы, что я имел дело с Горным Старцем и его приспешниками, я вёл себя честно и ожидал в ответ той же честности и щепетильности. Мне никогда не приходилось усомниться в верности ассасинов своему вождю и неукоснительном исполнении ими соглашений, но при этом в голову не приходило примерять к ним понятия чести и благородства в том смысле, какой они имеют для меня. Возможно, у ассасинов на сей счёт имеются собственные представления, но тогда мне ничего не удалось об этом разузнать. Лишь оказавшись волею судьбы среди сарацин и познакомившись с аль-Фарухом, я прозрел и увидел всё в истинном свете.

— Итак, по возвращении вы услышали клевету в их адрес и заступились за них?

— Да. Я всегда выступаю против несправедливого злословия.

— Хмм. Коли так, неудивительно, что люди смотрят на вас косо. И вы говорите, что не имели дел с ассасинами и их вождями с тех пор, как четыре года назад попали в плен?

— Никаких.

— Они хотя бы знают, что вы живы?