Соль

Любовью они, однако, занимались яростно, подстегиваемые ликованием своих тел, снимая напряжение, оставлявшее их точно мертвыми на простынях. Фанни не испытает оргазма в этой квартире, удовольствие придет позже, когда она ближе узнает тело Матье, но всегда редкое и едва уловимое. Беспричинная вспышка, которая оставит ее в глухой тоске. В день ужина она вновь видела под белизной ветрового стекла черное небо за большим, во всю стену, окном в квартире. Они открывали окна и впускали зиму. Занавески казались призраками в сумрачном свете. Они этого еще не знали, но никогда больше их тела не будут для них так важны. Все их внимание было неустанно приковано к их плоти, к телесным выделениям, к обостренным чувствам. Временами Фанни не выносила этой трущейся об нее кожи, запаха тел, половых органов, разливавшегося над измятой постелью и синим ковровым покрытием. Когда Матье в первый раз кончил ей в рот, она кинулась в ванную, и ее вырвало. Это была тесная каморка, зажатая между комнатой и кухней, очень белая в ярком свете потолочных ламп. Сидя на краю душевого поддона, она держалась за унитаз, уставившись в его жидкий глаз, и сперма, стекающая с ее губ, мягко шлепалась в воду. Фанни сотрясали конвульсии, все ее тело желало исторгнуть след Матье, этого сока, вытекшего ей в горло. Она спустила воду, поднялась, встретилась взглядом со своим бледным отражением в зеркале и совладала с бившей ее дрожью. На грудях остались отпечатки зубов Матье. Мысль не успела оформиться в ее сознании, но она уже поняла, вытирая губы, что удовольствие всегда будет ей недоступно, и решила совладать с этим глубоким отвращением, которое внушало ей не тело Матье, нет, но завоевание им ее тела, этот член, это семя в ней. Фанни вернулась в комнату, прижалась к нему:

– Извини, не знаю, что на меня нашло.

– Я тебя ни к чему не принуждаю.

Он ничего не знал о долгой борьбе, в результате которой их отношения станут привычны, терпимы. Сколько помнила Фанни, ее сны, окрашенные эротизмом, оставляли на языке гадкий привкус.

С террасы им открывался весь пляж, дыхание моря и грохот волн, ониксовое небо. Они слизывали с кожи, не различая, соль от брызг, соль от их пота, курили травку, голые под жестким одеялом, коловшим плечи и бока. Дрожали, прижавшись друг к другу, и выдыхали облачка пара, которые тотчас рассеивала трамонтана. Она чувствовала подбородок Матье в складочке своей шеи, его лобок, упирающийся ей в поясницу, влажность его члена на ягодицах. Его руки обнимали ее, откидывали одеяло и тискали ее грудь. Она подносила косяк к его губам, табачные крошки кружились перед ними. Они не разговаривали, покачиваясь иногда под песни Джоплин, Piece of my heart, Kosmic blues[17], и Матье отбивал ритм рукой, своими длинными пальцами. Продрогшая Фанни пробегалась взглядом по темному фасаду дома напротив, потом по враждебному пляжу, где не было ни души. Ей уже хотелось детей, семейной жизни. Они с Матье будут крепкой четой, не в пример Луизе и Арману. Вместе они построят любящую семью, будут заботиться о своем потомстве, состарятся подле него. Она будет доброй и внимательной матерью. Никогда, думалось ей, она не повторит ошибки своих родителей: Фанни вынашивала план образцовой жизни. Сколько раз пережили они эту сцену за те несколько дней у моря? Она разворачивалась и повторялась в ее памяти на манер оригами. Фанни никогда не говорила о ней Матье, боясь, что он ее не вспомнит или столкнет ее с другой реальностью. Быть может, это были, в конце концов, лишь короткие секунды, не имевшие для него значения.

Фанни видела, как дождь стучит по стеклам, когда они снова ложились в постель, где разливались в закатном свете лужицы тьмы. Их тела вновь переплетались, снова были одним целым, и свет угасал на их коже. Клубы дыма под потолком, колыхаясь вместе с ними, погружали ее воспоминания в матовый туман. Она крепче сжала руль, горло перехватило. Они были счастливы, вдруг подумалось ей, а после смерти Леа она не могла больше вспомнить момента общности, абсолютного согласия, откровенности или разделенного удовольствия. Поняла ли она, какой редкостью было ее счастье? Находила ли его заурядным, предвещавшим новые радости, еще более яркие? Мысль, что это время ушло навсегда и ничто не позволит ей пережить его снова, повергла ее в ужас. Боль пронзила грудь, она подавила бессильное рыдание и едва не заколотила кулаками по рулю в гневе, чтобы умиротворить то, что показалось ей теперь, через десятки лет, прискорбной беззаботностью.

Знай ее сын, Мартен, об этом воспоминании, каково бы было его изумление при виде женщины, которой она стала? Как Фанни смогла бы тогда оправдать этот долгий путь? Не могло все сводиться к потере Леа. Почему она испытывала облегчение, думая, что Матье утоляет свое желание в постелях других женщин? Их прошлое казалось хрупким, проседало слоями, и каждое воспоминание влекло за собой другое, более четкое или более туманное.

Альбен