Соль

Девушка, маленькая, в тесноватой блузке, переминалась с ноги на ногу, когда он шел к ней. Она что-то сказала ему, потом взяла за руку и увлекла в крытый кузов грузовичка. На облупленный железный пол был брошен матрас. Девушка зажгла карманный фонарик, подвешенный к потолку на проволоке. Свет лег на стены, ложе и одеяла ореолом, похожим на плесень. Когда они забрались в кузов, она закрыла дверцы, и дневной свет исчез совсем. Окна были закрашены черным, солнечные лучи пробивались местами в щелочки, вытягиваясь светлыми полосами на их прижавшихся друг к другу телах. В кузове пахло потом, старым железом, мочой и сексом. Духи девушки воняли мускусом, и Альбена затошнило, но она была миленькая, и он невольно ощутил шевеление в джинсах, хоть и все еще был ошеломлен тем, как далеко мог завести его отец.

Шлюха расстегнула его рубашку, сделала поощряющий жест, потом разделась сама. Фонарик освещал то ее прозрачную кожу, то торс Альбена, и тогда девушка двигалась в темноте, точно горгона, пока снова не попадала в круг света. Подняв руку, он остановил непрестанное покачивание и рассмотрел ее наготу, когда она легла на матрас в темных пятнах. Ей было не больше шестнадцати лет. Груди возвышались двумя бледными холмиками, под кожей угадывалась сеточка вен. Под мышками темнел пушок, и она закинула руку за голову, открыв ему эту тень среди теней по контрасту с пергидролевыми волосами. Лобок был широкий и плотный, губы раскрылись над робкой выпуклостью клитора. От паха до подвздошной кости багровел синяк. Внутренняя сторона бедра была усеяна следами от уколов. Альбен снял брюки, продолжая ее разглядывать, и присел перед ней; член торчал в прорезь трусов, головка была уже влажная, сердце отчаянно колотилось. Ничто не мешало ему лечь сверху и войти в нее. Она как будто пыталась угадать, как он ее возьмет, и чуть заметно улыбалась ему, раздвинув ноги. Альбен колебался. Грязный матрас, бурая впотьмах простыня, ее голубоватая плоть… Были ли это пятна от излившегося семени других мужчин? Сколько их кончало на простыни или на податливое тело девушки?

Какой-то мужчина ее бил. Был ли он похож на Альбена? Были ли они в глазах шлюхи все одинаковы, и боялась ли она, что он тоже прибьет ее? Тошнота от ее духов стала сильнее, и он подумал об Армане, сидевшем в двух шагах в ожидании сына, лишающегося невинности. Был ли он сам клиентом этой девчонки? Мог ли он быть мужчиной, обрушившим на нее свои кулаки в минуту наслаждения, теша похоть, испытывая свою власть? Наконец: доколе Альбен мог быть повторением отца? Эрекция ослабла, член обмяк, и девушка поспешила взять его в рот, узкий и механический. Он яростно оттолкнул ее, и она отлетела на матрас. Альбен пыхтел, задыхался, ему хотелось бежать как можно скорее из тесноты грузовичка и от близости девушки. Он надел штаны и протянул ей ее блузку. Она поколебалась, прижимая скомканную тряпочку к животу. Он жестом велел ей одеться, и она повиновалась. Тогда Альбен лег на матрас. Они не разговаривали, лежа рядом, глядя на фонарик под потолком и круг света. Ногой он снова раскачал проволоку. В этом колыхании присутствие девушки стало ему привычным, и Альбен убрал прядь волос с ее лица. Под слоем румян оно казалось еще более юным. Она непонимающе смотрела на склонившееся над ней лицо. Он прижал палец к ее губам, призывая к молчанию. Он видел, что девушка его боится, и скользнул пальцем по мякоти губ, пока последняя фаланга не уперлась в их уголок, ощутив зубы. Наконец он сел и распахнул дверцу. Дневной свет показался ему ослепительно-белым, и ветер прогнал запахи грузовичка, которыми пропиталась его одежда. Альбен оглянулся на шлюху, закрыл за собой дверцу и пошел к машине, к Арману, к этому взгляду, который, он догадывался, переполняла гордость, к этой надменности и глупому облегчению. Его отец думал в эту минуту, что связал себя с сыном такими особыми узами тайны, скрепил союз мужчин самой природой их пола. Арман не знал, какая пропасть отделяла его теперь от сына, которую ни один из них не сможет описать. Альбен понял, что никогда больше не пойдет в море.

От этого воспоминания присутствие моряков стало ему мучительно. Ему хотелось домой, к Камилю и Жюлю, и вновь накатила обида на отца, которую он часто пытался в себе заглушить. К ней примешивалось собственное чувство вины за то, что он был плохим отцом, сообразно примеру, который ему дали. Теперь ничего уже было не исправить. Он понимал, что их история, история их семьи, начавшаяся с забытых поколений, с самых темных уголков генеалогии, могла повторяться раз за разом, и никогда им не положить ей конец, не остановить эту машину, не заклинить шестеренки, не свернуть с пути. Альбену подумалось, что история их семьи, обычная и такая особенная, могла быть в конечном счете историей всех и вся.

Часть вторая Децима

Так думали они в день ужина, точно глядя сквозь туннель, сквозь открывшуюся брешь во времени, заставившую их вспоминать вновь и вновь.

* * *