Соль

– Конечно, – ответила она, – куда нам торопиться? Так что? У тебя есть работа? Как интересно, я и не знала. То есть, я хочу сказать, у нас, наверно, просто не было случая об этом поговорить.

– Подрабатываю по нескольку часов то там, то сям. Все прибавка к стипендии.

– Но это уже хорошо, я рада. Ты молодец, работаешь и учишься, это не пустяк.

Жонас пожал плечами. Он, казалось, еще вытянулся и похудел, лоб скрывали темные волосы, возможно, подкрашенные хной, костистые скулы выступали под кожей еще в пятнышках юношеских прыщей. Кто был тот мужчина на автоответчике? – подумала Луиза и тут же сама себе ответила: его любовник, разумеется. Этот самый мужчина был любовником ее сына. И вновь то же глубокое и мучительное смятение овладело ею. Они заказали аперитив, и официант принес им по бокалу, в которых плавал плод личи; от Луизы не укрылось, что Жонас рассеянно рассматривает профиль официанта, докуривая сигарету.

– А остальные, – спросил он с явным равнодушием, – как поживают?

– Остальные?

– Семья. Я хочу сказать, Фанни, Альбен… Арман…

– О, все хорошо. Ничего особенного, знаешь ли, жизнь там идет как раньше.

Что она хотела сказать? Как раньше, до отъезда сына? До того как они остались одни с Арманом в доме в верхнем квартале? Ее фраза, Луиза сознавала это, прозвучала как упрек. Жонас кивнул, ни о чем больше не спрашивая, и закурил новую сигарету.

– Ты слишком много куришь, милый. Со здоровьем хоть все в порядке? Ты хорошо ешь? Не болеешь?

Она заговорила торопливо, сбившись с дыхания.

– Со мной все хорошо. Разве я плохо выгляжу?

– Нет, что ты, очень хорошо. В теле ты ведь никогда не был. Еще малышом у тебя был бледный цвет лица, и я ничего не могла поделать…

Они замолчали, повисла долгая пауза, Жонас курил, а Луиза комкала в руках бумажную салфетку; потом они сделали заказ.

– Я возьму то же, что мой сын, – сказала Луиза официанту.

Она уловила раздражение Жонаса, и есть они начали молча.

– Ну что, – сказала она наконец, – твоя жизнь здесь тебе нравится?

– Нормально. Это… это жизнь. По крайней мере, моя жизнь, и это уже не так плохо, правда?

– Я понимаю.

Жонас кивнул, но он был уверен, что Луиза не может понять, почему это чувство независимости и свободы он предпочитал жизни в Сете, присутствию ее, матери, и Армана.

– Мне хорошо, – добавил он, чтобы успокоить ее и самому убедиться, что она действительно его поняла.

Луиза, когда он с гордостью приосанился, нашла его хмурым, и ей вспомнились слова сообщения, вся эта… вульгарность. Как ее сын, Жонас, ее любимец, мог находить в этом удовольствие?

– А с личной жизнью? – не выдержав, решилась она спросить. – Ты один, или у тебя есть подружка? Встретил здесь кого-нибудь?

Сигарета Жонаса лежала в пепельнице, тонкий завиток дыма поднимался от нее, натягивая между ними завесу.

– Мама, – сказал Жонас, проглотив кусок нема с креветками, – не будем же мы с тобой вечно прятать лицо, правда?

Она невольно испытала тот же всплеск возмущения, что и в тот вечер, когда Арман предрек ориентацию сына при Павле. Надо ли было Луизе сказать теперь о сообщении на автоответчике, оправдаться и извиниться за то, что она его стерла? Ее глубоко задела беспечность сына, задела и разочаровала; Жонасу не было дела до ее мнения и, через нее, до мнения всей семьи. Он – отрезанный ломоть и без колебаний отречется от них, если Луиза вздумает его шельмовать.

– Ладно, – ответила она без особого убеждения, вытерла губы салфеткой и положила ее, аккуратно сложив, рядом со своей тарелкой, – в конце концов, это, может быть, просто минутная прихоть…

– Да, как знать? Завтра будет другой день.

От нее не ускользнула ирония в тоне Жонаса, и разговор стал ей противен.

– А у тебя есть кто-нибудь? Ты встретил… ну, друга, приятеля?

Жонас грустно улыбнулся и наполовину солгал:

– Нет. У меня никого нет.

Он умолчал о существовании Фабриса, и ему никогда не суждено было заподозрить, что эту тайну он делил с матерью. Луиза не пыталась обуздать это знакомое, давно закрытое в душе чувство, эту волну невыносимой нежности, дававшую ей право думать, когда Жонас был ребенком, что ему не нужны другие люди, чтобы вырасти и состояться, ведь у него есть она. Эта волна разом смыла разочарование, стыд и чувство вины. Ей вдруг показалось, что Жонас будет по-прежнему, в каком-то смысле, принадлежать ей. Никогда он не предпочтет ей другую женщину, и она не перестанет его любить, любить еще больше. И она, в свою очередь, солгала:

– Знаешь, это ничего не меняет для меня. Лишь бы ты был счастлив.

Жонас улыбнулся и ответил:

– Да. Хотелось бы мне, чтобы это было так просто.