Соль и сахар

И понимаю, что сказала это достаточно громко, чтобы она услышала. Я тут же сожалею о своих словах. Я никогда не была настолько откровенна с мамой.

– Отправляйся в школу, – не глядя на меня, бросает мама.

Я покидаю «Соль», надеясь, что она забудет о моей откровенности.

Как только я выхожу на улицу, из «Сахара» выходит Педро. И я тут же понимаю, что что-то не так. Педро не идет за своим велосипедом. Его волосы растрепаны, и он не в форме. Вместо этого на нем джинсы и рубашка наизнанку, как будто он надел ее в спешке.

Прямо за ним следует сеу Ромарио, и Педро оборачивается, чтобы предложить ему руку. Его дедушка обычно отмахивается от любого, кто предлагает помощь. Но на этот раз он берет Педро под руку и опирается на него, позволяя отвести его к их машине.

Донья Эулалия подходит к ним сзади, и я сразу узнаю выражение ее глаз. Такое же было у мамы, когда она катала бабушкино кресло в больнице… напряженное выражение лица, когда она осторожно везла бабушку по оживленным коридорам, миллион забот в ее глазах, которыми она никогда не собиралась делиться со мной.

– Ему больно, – говорит мама рядом со мной. Я и не знала, что она вышла на тротуар.

Мы смотрим, как Молина садятся в свою машину. Когда сеу Ромарио откидывается на спинку пассажирского сиденья, даже издали заметно, как тяжело он дышит.

Пара покупателей, направлявшихся в «Сахар», остановились на тротуаре, обеспокоенно наблюдая за происхо- дящим.

– Сегодня утром мы не работаем! – кричит Педро из машины.

Донья Эулалия занимает место за рулем, но машина не заводится. Она пытается снова и снова, и автомобиль каждый раз ее подводит. Она крепко сжимает руль, как будто пытаясь задушить его за непослушание в самый нужный момент.

Я вижу страх в глазах Педро, когда он смотрит направо и понимает, что мы с мамой все это время наблюдали за ним.

Я вспоминаю о тех временах, когда бабушка не могла спать на своей больничной койке, из-за дискомфорта в груди у нее перехватывало дыхание, она задыхалась. И сколько бы раз я ни умоляла медсестер пойти проведать ее, снова и снова бегая из лазарета в их кабинет, они отвечали, что уже делают все, что в их силах.

Это было ужасно. Это приводило в бешенство. Это было…

Ужасное чувство бессилия, которого я не пожелала бы даже своему злейшему врагу. Как я надеялась, надеялась и молилась, чтобы кто-нибудь избавил бабушку от боли.

– Мама, – я положила руку ей на плечо. – Твоя машина. Пожалуйста, позволь им одолжить ее. Пожалуйста.

Не говоря ни слова, мама подбегает к ним, протягивая ключи от машины изумленной доне Эулалии. Педро смотрит на меня, и я пытаюсь глазами сказать ему, что все будет хорошо.

– Мне нужно отвезти отца к врачу… – начинает донья Эулалия, но ее слова спотыкаются о панику. – Он нездоров.

– Элис, – начинает сеу Ромарио, но задыхается. Он слишком взволнован, рука прижата к груди.

– Отец, успокойся, мы отвезем тебя в клинику, – говорит донья Эулалия.

Мама хватает донью Эулалию за руку и вкладывает в ладонь ключ.

– Езжайте!

Донья Эулалия издает звук, похожий на всхлип, ее губы кривятся, как будто она пытается не заплакать.

Молина садятся в фускинью моей семьи – на дверях машины написано слово «Соль» – и уезжают. Они давно уехали, а мы с мамой так и стоим посреди улицы, когда понимаем, что неподалеку собралась небольшая толпа соседей, которые перешептываются и поглядывают на наши пекарни. У меня такое чувство, будто я только что проглотила горсть острых камешков. Почему они на нас уставились? Потому что мы помогли Молине? Потому что, несмотря на вражду, мы показали, что нам не все равно? Соперничество там или не соперничество, какой жестокий человек откажет другому в помощи?

Мама приходит в себя и хлопает меня по плечу.

– Топай давай. Будет чудом, если ты не получишь выговор за опоздание.

Она спешит обратно в «Соль», как будто сбегая от со- седей.

30

ПОНЕДЕЛЬНИК, 30 МАЯ

Педро не появляется ни на одном из наших занятий до конца дня. Я предполагаю, что это означает, что сегодня днем выпечка отменяется. Все утро я провела, размышляя, стоит ли мне взять его номер у Синтии или Виктора, чтобы спросить, как там сеу Ромарио, но это показалось мне неуместным.

Должно быть, маме сегодня было трудно помогать Молине. Я имею в виду, что это было правильно, и я не думаю, что для нее вообще стоял вопрос, помогать или нет. Но это – человек, которого она ненавидела всю свою жизнь. Я думаю, то, что она увидела в нем что-то другое, кроме боли, которую он причинил, могло ее смутить.

Я знаю, что меня это смутило.

Сеу Ромарио мог заставить бабушку в мгновение ока выйти из себя, хотя она была самой терпеливой женщиной на земле. Он снова и снова бросал ей вызов, заставляя ее чувствовать себя не в своей тарелке из-за того, что она кричала, злилась, позволяла ему ее достать.

Но он также…

Тот, кто, должно быть, в какой-то степени уважал бабушку, настолько, чтобы выразить нам свои соболезнования. И я не знаю, что делать с этими разными его версиями. Какая из них является настоящей? Мужчина, который доводил бабушку до слез, или мужчина, который плакал из-за ее смерти?